Часть I. Социальная правда христианства. Предисловие А. Молоткова. На рубеже XXI века, как и сто лет назад, в России происходят масштабные тектонические сдвиги. Обрушение воздвигнутой ценой грандиозных человеческих усилий и, казалось бы, незыблемой Советской цивилизации вновь поставило Россию перед вопросом – быть или не быть. Она вновь на историческом перепутье. Как и сто лет назад, поддавшись либерально-капиталистическому соблазну, она потеряла направление собственного развития и на глазах превращается в сырьевой придаток Запада.

Поэтому так остро сегодня стоит вопрос о национальной идее, способной перевести Россию через барьер исторической бифуркации. Это не просто выбор очередной идеологической символики, а вопрос жизни и смерти русской цивилизации как таковой. Чтобы выйти из исторического оцепенения, России необходимо вновь увидеть светлый горизонт Будущего — в этом ключевая задача момента.

Но прежде чем говорить о Будущем, надо разобраться в настоящем. И это сегодня самая трудная задача, ибо взаимное наслоение идеологических смыслов различных эпох обращает в хаос национальное сознание, наполняет его антагонизмами, лишает мировоззренческого единства и, в конечном итоге, воли к жизни. Где тот единый универсальный критерий, по которому можно судить о прошлом, оценивать настоящее, и выбирать будущее? Для православного сознания тут нет вопроса – это евангельская Истина. Но парадокс в том, что даже эта, казалось бы, единая духовно-мировоззренческая платформа не гарантирует единства взглядов. Отношение к той же Советской эпохе в целом, или каким-то ее эпизодам, к советскому социализму может быть во многих случаях диаметрально противоположным. В чем дело?

А видимо в том, что собственно христианский взгляд на историю, на прошлое, зачастую подменяется «слишком человеческим» эмоционально окрашенным восприятием самых внешних проявлений исторического процесса, без попытки осознать существо его бого-промыслительного содержания. А это далеко не одно и то же, отсюда и разночтения.

Так, например, в архиважном для нынешнего перепутья вопросе идеологического соотношения «белого» и «красного» (православия и коммунизма) видят в первую очередь не существо проблемы в ее глубинной духовно-причинной связи, а лишь ее «очевидное» историческое проявление. Разрушение церквей, притеснение верующих, воинствующий атеизм – разве не очевидные факты, однозначно противопоставляющие советский режим и христианство в системе добра и зла? О чем говорить…И православное большинство, к сожалению, так и смотрит… не замечая, что собственно христианское (покаянное) отношение к вопросу здесь совершенно отсутствует, будучи подмененным обыкновенным человеческим осуждением, граничащим с памятозлобием. При том, что в то же самое время это православное большинство может с удовольствием вспоминать о высокой нравственности в советское время, с упоением смотреть советские фильмы и гордиться Великой Победой – не замечая, что здесь есть какое-то странное противоречие. Впрочем, для этих противоречий так же легко находятся объяснения…

И лишь немногие имеют мужество смотреть вглубь, до конца разбирая духовную диалектику явлений. Добираясь до существа вопросов сквозь завалы исторической фактологии, безоговорочные позиции церковных авторитетов и непробиваемую власть «общепринятого» мнения. Один из них автор данного сборника – Николай Владимирович Сомин.

В своих работах, посвященных по существу всегда одному и тому же вопросу – каким же должно быть христианское общество и каков в связи с этим путь России, – он раз за разом уходит с внешнего исторического плана и исследует тайну причинно-следственных связей новейшей русской истории на уровне богословских категорий, оперируя почти исключительно евангельскими и святоотеческими аргументами. Пытаясь судить о сути социальных противоречий новейшей русской истории не по «злобе дня века сего», всегда исполненного антагонизмами и противоречиями, а по правде христианской Истины, как она раскрыта в святоотеческом слове и учении Церкви. Этот «канон» твердой святоотеческой позиции позволяет автору освещать самые «темные» уголки общественно-социальных связей, находить истоки социальных нестроений прошлого и настоящего в их отступлении от евангельской Правды.

Если большинству православных достаточно просто одного факта гонений на верующих в начале прошлого века, чтобы однозначно отринуть социализм, (а с ним и все «измы»), как нечто враждебное Православию, то Н.Сомин «зрит в корень», в духовную первопричину трагедии – находя ее в самой Церкви. Ведь по существу «народ революции» (красные) и «народ традиции» (белые) – это один русский православный народ, составляющий фактически само тело русской Церкви. Ведь формально 99% русского общества в канун революции – крещеные члены Церкви. Так что, в соответствии с непреложным духовным законом, надо в первую очередь смотреть внутрь, и искать вину собственную. Следуя этой духовной аксиоме, автор преодолевает «общепринятое» табу умолчания, покрывающее данную область церковного самосознания, и отвечает на самый, может быть, главный вопрос – почему же Бог осудил Свою Церковь на гонения? («По грехам нашим»).

Это действительно тонкая сфера для верующего сердца. Тысячелетнее величие Русской Православной Церкви, ее мученический венец начала XX века делают, казалось бы, противоестественными и чуть ли не кощунственными всякие попытки подвергнуть сомнению ее внутреннее и внешнее достоинство. Но в том и проблема, что принятие «догмата непогрешимости» Церкви, как бы снимающего внутреннюю критическую рефлексию, не позволяет даже обнаружить внутреннее противоречие, признать возможность его существования. И если с этим не справляется собственно церковное самосознание, то в дело вступают факторы исторического Промысла. История сама обнажила скрытое, замалчиваемое и долго не замечаемое противоречие внутреннего состояния Церкви самым суровым образом, как бы ставя нас самим фактом революционной катастрофы перед необходимостью кардинального пересмотра церковно-мировоззренческих позиций рубежа XX века. И Н.Сомин, как одинокий, непризнанный и неофициальный церковный «археолог», это делает, кропотливо разбирая останки фундамента, перебирая фрагменты штукатурки, ища ту исходную причину трагедии, которая привела к крушению Церкви и России.

И надо сказать, при непредвзятом подходе обнаружить роковую трещину в церковном самосознании, приведшей к обрушению единого здания Церкви и России, не трудно. Исторический Промысел перстом русской Революции обозначил этот вопрос самым очевидным, чуть ли не гротескным образом, разделив Россию по линии социального вопроса. Здесь источник всех проблем и поворотов новейшей русской истории – ее напряженный нравственно-мировоззренческий потенциал: богатство и бедность, собственность и эксплуатация, господство и равенство, беззаконие и справедливость, бесправие и свобода, власть и человеческое достоинство. Русская история не может успокоиться иначе, как разрешив эти социальные противоречия с позиции высшей Правды.

Есть масса политических, экономических и научно-философских форм разрешения социального вопроса, по-своему убедительных в рамках собственной системы ценностных координат. Но парадоксальным образом в их числе отсутствует христианское понимание данного вопроса! Убедительное и непротиворечивое с точки зрения евангельской Правды, и в то же время практически применимое к анализу современной социальной проблематики. Эта социальная мировоззренческая недосказанность христианства особенно ощутима в православной традиции, что по существу и предопределило неспособность Церкви повлиять на ход исторического процесса как в начале XX века, так и ныне.

Главное достоинство работ данного сборника в том, что они восполняют этот пробел в православном понимании социума в самом современном и актуальном измерении. Открывая тем самым потенциальную возможность развития российского общества именно в христианском стратегическом направлении.

Исследуя социальную проблематику с позиций евангельского слова, автор обращается к самым первичным, онтологическим основаниям социального вопроса, как они понимаются в святоотеческой традиции. Обнаруживая по ходу рассмотрения немало принципиальных противоречий в церковном учении относительно социума: говоря о «двух взглядах на богатство и собственность», о «борьбе двух имущественных учений» в истории церкви, о забвении подлинной святоотеческой позиции по важнейшим вопросам социальных отношений («Святые отцы о праве собственности»). Предупреждая о крайне опасном сохранении в церковном сознании этих двусмысленных духовно-мировоззренческих противоречий до наших дней. Так как искаженность (нечеткость) церковного взгляда на социальный вопрос сегодня, может обернуться «старческой» эсхатологической слепотой завтра – неспособностью в конечном итоге устоять перед соблазнами антихриста, идущего править миром. Уже сегодня видны угрожающие симптомы подобной перспективы: видимое торжество Церкви на фоне по существу антихристианской социально-экономической действительности не сулит в этом плане ничего хорошего.

Однако социальный вопрос это не просто спорный вопрос общего богословия, имеющий принципиальное значение для учения и судьбы Церкви. Не меньшее значение он имеет и к проблеме личного спасения в современном мире. Человек по природе социальное существо, и он никак не может, даже если бы и хотел, оградить себя от общества в неком независимом «духовном мире». Между ним и обществом всегда существует непрерывная обратная связь, где нравственное состояние общества тотально предопределяет нравственное состояние человека – и наоборот, нравственная позиция отдельного человека способна напрямую влиять на нравственную атмосферу в обществе.

Этот механизм говорит о динамической духовной зависимости между человеком и обществом, по существу предполагая принципиальную возможность его христианского Преображения. И в этом вопросе автор решительно противостоит многочисленной «антисоциальной» партии в Церкви, считающей социальный вопрос излишним и чуть ли не противоречащим делу личного спасения («Личное спасение и социальное преображение»).

Раз за разом автор отрицает эту ложную антитезу современного церковного самосознания, приходя в своем анализе к более позитивному жизнеутверждающему выводу – окружающее поле социальной реальности и духовная область личного спасения неразрывно связаны. Общество есть зона прямой христианской ответственности – место приложения христианской любви. Христианская совесть не может «спать спокойно» в условиях погибающего мира, когда власть мамоны тотально поглощает социальное пространство, вытесняя любовь как базовый фактор человеческого общежития за рамки социальных отношений. Личное спасение в таких условиях крайне проблематично: либо уходи в глубокие «катакомбы» замкнутой приходской жизни; либо смиряйся с духом мира сего, включайся в игру по его правилам.

Преодолевая эту заведомо проигрышную дилемму, автор намечает контуры иного пути – пути коллективного спасения в «сотериологическом обществе», как необходимости последовательного и всестороннего приведения организующих законов социума к единому знаменателю христианской Правды. Если свет Христианской Истины существует, то он должен освещать все бытие христианского мира – его политику, идеологию и экономику. Иначе тьма греховности, прописавшись на «законных» правах в сомнительных социальных формах, способна поглотить реальное бытие христианина практически без остатка – как это и происходит фактически в условиях либерально-рыночного капитализма. Тотальная антихристианская власть мамоны приближается к абсолютной, если в обществе гаснет свет христианства.

Таким образом, социальная тема в христианстве это не профессиональная прихоть бакалавра богословия Н.Сомина, не его надуманная богословская фантазия, а самая что ни на есть животрепещущая проблема новейшей русской истории – вскрытая русской Революцией XX века, развернутая насколько возможно советской эпохой, и вновь висящая дамокловым мечом над судьбой России. Так как именно сегодня, на рубеже XXI века, фундаментальная религиозно-богословская неразрешенность этой проблемы по существу вновь поставила Россию и Церковь на неустойчивые мировоззренческие основания. Рыночный капитализм, мирно покрываемый благосклонным взглядом РПЦ, вновь подрывает важнейшие основы русской цивилизации. Ситуация повторяется: если мы вновь воспользуемся «репринтным» переизданием дореволюционной позиции Церкви по социальному вопросу – новая катастрофа неизбежна.

Поэтому закономерно, что, как и сто лет назад, в общественном сознании, в работах мыслителей и публицистов, и в работах богослова Н.Сомина вновь всплывает тема социализма, как единственно возможного идеологического, политического, и экономического противоядия капитализму. Но всплывает не просто как уже однажды отработанный историей «шаблон», а как новая более светлая социальная идея, исходящая из существа евангельского слова – христианский социализм. И здесь, в проявлении духовно-теоретических предпосылок христианского социализма, автор прилагает максимум исследовательских усилий, разбирая каждый «артефакт» святоотеческой христианской социологии самым дотошным богословским образом. Кому-то эта богословская строгость может показаться излишней, но именно в этой «чистоте жанра» состоит главная ценность работ Н.Сомина – в их логической богословской безупречности, последовательности и принципиальности. Это тот необходимый базовый задел новой православной социологии, на который может в дальнейшем опираться новое поколение православных социалистов.

А то, что время убежденных православных социалистов скоро наступит, не вызывает сомнений. Современный российский кризис, целиком спровоцированный «несовместимой с жизнью» русской цивилизации прививкой капитализма, неизбежно закончится поворотом общества к новому социализму – социализму XXI века, где в качестве базового теоретического основания будет заложена духовная аксиоматика Православного социализма.

У нас нет иного пути, Русская идея обязывает.

2014 г.

Предисловие автора.

Россия вот уже четверть века летит в пропасть. И не видно этому конца. Отпадают территории, разрушается промышленность, уничтожается задушевная русская культура. Русский народ превращается в население, бездуховную массу людей, стремящихся только к деньгам и удовольствиям. И смотреть на всю эту «мерзость запустения» невыносимо больно.

В чем причина всё большей и большей деградации нашей Родины? Ответ очень простой – капитализм, – этот безобразный, губительный, бездуховный социальный строй, который был навязан России ее внешними и внутренними врагами. Мы гибнем от такого, казалось бы, безобидного явления как рынок. Нас разрушает идеология мамонизма, засилие «религии денег», основанных на тотальном праве частной собственности.

Как избавиться от капиталистической удавки? Ясно, что необходимо изменить социальный строй – без этого Россия не восстанет из пепла. Но какой строй более всего органичен России? Какое социально-экономическое устроение сможет противостоять напору капиталистической идеологии? Отвечаем – православный социализм. Это социальный строй с православной идеологией и социалистической экономикой. Такой ответ, может быть, несколько удивит читателя. Но уверенность в правильности такого решения растет с каждым годом. И всё увеличивается и увеличивается число сторонников такого пути как среди верующих православных христиан, так и среди сторонников социалистического выбора России.

В предлагаемом сборнике статей проблема православного социализма исследуется с разных сторон: идеологической, богословской, философской, исторической, социальной, экономической. В первую очередь он адресован православному читателю. Нам, православным, надо, наконец, понять, что забота только о личном спасении при игнорировании работы по социальному преображению, – это, на самом деле, просто разновидность эгоизма, это умаление заповеди любви к ближнему – основной заповеди христианства. Надеюсь, что ознакомившись со сборником, читатель составит себе достаточно полное представление об основных духовных недугах нынешнего общества и проблемах, связанных с христианским (православным) социализмом. А, может быть, и хорошенько задумается над промыслом Божиим в судьбах русского народа.

Многие из представленных статей печатались в различных периодических изданиях и публиковались в Интернете. Но впервые наиболее значительные из них автору удалось собрать вместе. Статьи написаны в течение последних двух десятков лет. При этом автор надеется, что даже ранние работы не потеряли своей актуальности и сегодня. Весь материал сборника разбит на тематические группы. В каждой группе статьи, как правило, располагаются в хронологическом порядке их написания.

Большинство работ обсуждалось на семинарах вместе с замечательным русским мыслителем Геннадием Михайловичем Шиановым, уже ушедшим от нас. Его ценные замечания немало способствовали окончательной доработке этих статей. Кроме того, автор выражает благодарность энтузиастам движения «Суть времени», без помощи которых данный сборник не увидел бы света.

9 декабря 2013 г.

ХРИСТИАНСКИЙ СОЦИАЛИЗМ

Христианский социализм: осмысление понятия

Почему недостаточен путь личного спасения?

Часто (и совершенно справедливо) говорят, что христианство – это борьба с грехом. Но продолжают: а раз злые помыслы «извнутрь, из сердца человеческого, исходят» (Мк. 7:21), то всякая работа на ниве общественного совершенствования бессмысленна, она только отвлекает человека от подлинной цели – спасения, стяжания Царства Небесного.

Ошибка этого рассуждения в следующем. Господь сотворил человека как род, как «существо общественное», имеющее не только индивидуальную личность, но и связанное с другими людьми общей человеческой природой. Эта природа проявляет себя в том, что помимо людей в человечество входят и так называемые надындивидуальные феномены: народные обычаи, культура, общественная нравственность, сфера права (в частности – право собственности), социально-экономические институты, политические институты. Эти феномены реально существуют, хотя нельзя указать их конкретных человеческих носителей. А потому грех человеческий локализуется не только в индивидуальных душах, но и в надындивидуальных феноменах тоже. Разумеется, источник греха находится в душах людей. Но, формируя и поддерживая указанные феномены, человек вкладывает в них свою падшесть, причем эта падшесть как бы застывает, фиксируется в них, приобретая характер постоянно действующей силы, которая отчуждается от человека, становится во многом независимой от него и в то же время сильнейшим образом воздействует на людей, в свою очередь внедряя в их души свою падшесть.

Таким образом, человек, по замыслу Божию, имеет как бы два уровня: индивидуальный и общественный. Безусловно, каждый человек должен стремиться к личной праведности. Однако помимо этого люди должны стремиться к праведной жизни общественных коллективов, причем разного уровня – от семьи до государства. Христиане должны жить по-христиански не только в личном, но и в общественном плане.

Забвение плана общественного и перенесение всей церковной работы только на спасение личных душ является недостатком, там самым грехом, который внесли в церковное учение (а оно само является такого рода надындивидуальным феноменом) отдельные христиане. Но, будучи поддерживаемыми большинством, эти мнения становятся мнением Церкви, что пагубно влияет на членов Церкви, которые, естественно, с доверием относятся к церковному учению. Поэтому выявление подлинного учения Церкви по этому вопросу является крайне насущной задачей. И в рамках этой задачи одним из важнейших моментов является создание христианского социального учения.

Христианские корни социализма.

Построение этого учения нужно начать с выявления нравственного идеала, к которому должно стремиться всякое христианское общество. Метод идеала выбран не случайно – именно таким образом построена вся христианская этика: дается не свод правил, а некие идеальные принципы, недостижимые в полной мере, но в своей существенной части, тем не менее, доступные для исполнения людьми даже в их нынешнем падшем состоянии. Идеал должен быть той нормой, которой меряется любое человеческое надындивидуальное общественное явление.

Таким идеалом и является христианский социализм. Почему именно социализм? Это вытекает из главного морального тезиса христианства – примата христианской любви. По слову апостола Павла, «любовь… не ищет своего» (1 Кор. 13:4–5). Святоотеческое учение утверждает, что собственность – не естественный инстинкт человека, а порождение его падшести. Собственность привязывает к себе людей, отвращая от Бога и растаскивая их по углам. «Чем больше у тебя богатства, тем меньше в тебе любви» [1, с. 101], — говорит Василий Великий. Если в личном плане власть богатства может быть преодолена отдельными личностями, которым, по мнению святителя Иоанна Златоуста, дарована сугубая благодать, то по множеству, в социальном плане, этот «принцип Василия Великого» оправдывается безусловно – возникает атомизированное общество эгоистов, для которых погоня за собственностью становится главным делом жизни.

Итак, желающий иметь больше другого не исполняет основную заповедь «возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мф. 22:39). И наоборот, возрастание любви неизбежно приводит к желанию объединить собственность, исключая неравенство в корне. Очень ярко об этом рассказано в Деяниях Апостольских (Деян. 2:44–45; 4:32–36). О том же говорит св. Иоанн Златоуст и другие святые отцы. Поэтому социализм – а в первую очередь это понятие характеризуется общностью средств производства – имеет основанием христианство. Однако исторически сложилось так, что Церковь препятствовала проповеди в своей среде идей социализма, что привело к выдавливанию этих идей в ереси, а затем – и в атеистическую идеологию. В результате, социализм пришел в Россию с Запада и в атеистическом обличии.

Что такое христианский социализм?

Это способ социального бытия христианской общины. Христиане должны на земле жить по-христиански. Христианский социализм – это способ подготовки к Царству Небесному, когда, по слову Иринея Лионского, «достойные постепенно привыкают вмещать Бога» [2, с. 514]. И христианский социализм – образ такого христианского жития для общин всех уровней, начиная от прихода и кончая христианским государством.

В основе христианского социализма лежит христианская любовь, любовь к Богу и ближнему. Каждый служит всем остальным. Христианский социализм вырастает из любви и является той формой, в которой христианская любовь сохраняется наилучшим образом.

Однако любовь трудна. Жить так – тяжело для падшего человека, привыкшего тянуть к себе. Поэтому важна и организация общины. Неудачные принципы организации быстро загубят нежные ростки любви.

Производство материальных благ определяется принципом «от каждого по способностям». Все работают не ради наживы и даже не ради хлеба насущного, но ради Бога и ближнего. Распределение регулируется принципом «каждому пропорционально его нуждам». Больше получает самый нуждающийся. Один из вариантов такого распределения: поровну, плюс пособия нуждающимся в дорогих лекарствах, в инструментах для творческой работы и пр.

Решающее значение приобретает стабильность того социального строя, который поддерживается в общине. Стабильность общине придают три принципа:

1) Добровольность вхождения в общину и выхода из нее. Если человек хочет выйти из общины, то ему должна быть обеспечена возможность начать жить «в миру».

2) Община имеет общую собственность, на которую не может претендовать ни один член общины.

3) Члены общины не могут менять фундаментальные принципы ее организации.

Неизменной духовной основой общины является христианство. В частности, незыблем принцип соборности, обеспечивающий участие всех в решении малых и больших проблем общины.

Чем отличается христианский социализм от социального христианства и других видов социализма?

Социальное христианство – движение в христианстве, стремящееся улучшить быт, образование и вообще жизнь рабочих без изменения социального строя, в том числе – без уничтожения господства частной собственности. В частности, сюда следует отнести патронаж предпринимателями своих предприятий, когда среди рабочих внедрялись различного рода школы, предпринималось улучшение жилищных условий и т. д. (Ле Пле). Социальное христианство явилось основой социальной доктрины католицизма.

Сюда же следует отнести т. н. «христианский социализм», возникший в середине XIX в. в Англии, а затем в Германии и Франции, и который следует отличать от подлинного христианского социализма. Сначала деятели «христианского социализма» (Людлоу, Кингсли) выдвигали лозунг праведной жизни во Христе, которая несовместима со стремлением к наживе. Но увидев, что общество слишком крепко держится за частную собственность, они снизили планку требований и фактически слились с профсоюзным движением.

В России христианский социализм не обрел организационных форм, оставшись лишь идейным движением, имевшим несколько отдельных приверженцев: священник Г. Петров, архимандрит Михаил Семенов. В той или иной степени к христианскому социализму примыкали философы Н. Бердяев, С. Булгаков, Г. Федотов, Ф. Степун, В. Эрн. Серьезной идеологии христианского социализма в России так и не было создано.

До середины XVIII в. социалистические учения всегда имели религиозную основу, т е. фактически являлись вариациями христианского социализма. Позже появился социализм атеистический, целью которого было обеспечение благополучной и справедливой жизни человека на земле – «рай на земле без Бога». Таков и «научный социализм» Маркса, научность которого заключалась в его, якобы, неотвратимости, обусловленной развитием производительных сил.

Крестьянский социализм народников ближе к христианскому социализму. Но и он обходится без Бога, без христианства, а основывается на общинных традициях русского народа.

Христианский социализм и власть

Христианский социализм – жизнь социума, основанная на христианской любви. И лишь вследствие несовершенства любви в человеке необходим аппарат власти, который обеспечивал бы стабильность общества и предотвращал бы его уход от христианского социализма. Поэтому в любом христианском сообществе необходима властная структура. Община выбирает из себя «правительство», которое решает все общие дела общины. Есть «президент», «духовник», «армия», «суд», «министерство труда», «министерство внешней торговли». Две высших должности – «президент» и «духовник» – могут замещаться одним лицом. Община контактирует с «миром» через обычный механизм купли-продажи. Но это делается централизованно, через «министерство внешней торговли». Разумеется, в зависимости от масштаба общины, организация изменяется, приобретая иерархический характер.

Политические формы власти не определяются – они могут быть различны. Впрочем, безусловно, должен существовать и политический христианский идеал. Обычно считается, что таким идеалом является монархия. Это – православная традиция; серьезного же исследования христианского политического идеала исходя из сути христианской веры пока не проводилось. Думается, что христианский социализм вполне совместим с христианской монархией. Однако принцип соборности в Церкви требует всеобщего, соборного участия во власти.

Христианский социализм и национализм

Естественно, реализация христианского социализма должна использовать все традиции и нормы, принятые у данного народа, если они способствуют достижению цели. В частности, русский народ по своим национальным традициям – коллективист. Его общинность всегда отличала его от других народов. Эту общинность нужно развивать. Однако христианские нормы, если они приходят в противоречие с национальными, имеют более высокий приоритет, так что в случае конфликта неудовлетворительные национальные нормы должны изгоняться. Так всегда и делала Русская Церковь, борясь с языческими традициями.

О реализуемости христианского социализма

В полной мере любовь между душами процветает только в Царстве Небесном. В этом мире возможны лишь приближения к тому идеалу, который мы назвали христианским социализмом. Любить – значит отказаться от себя, а это требует личного подвига. А потому приближение к общественному идеалу для падшего человечества чрезвычайно трудно.

И тем не менее, в своей существенной части реализация христианского социализма возможна уже здесь, на земле. Причем – на разных уровнях, вплоть до государственного. История сохранила нам примеры реализации христианского социализма. На уровне государства – это государство иезуитов в Парагвае; на уровне трудовой общины – это Крестовоздвиженское Трудовое Братство, созданное Н. Н. Неплюевым; на уровне небольшой этнической группы («субэтноса») – жизнь секты духоборов. Везде в этих случаях христианство давало стимул к труду и обеспечивало высокий нравственный уровень христианского сообщества. Социализм, общность имущества укрепляли единство и взаимную любовь членов общины.

Советский социализм также дает пример реализуемости социализма. Даже не являясь христианским (и следовательно, не обеспечивая должного стимула к общинному труду), он просуществовал 70 лет в очень тяжелых условиях в масштабе гигантской страны и построил целую новую цивилизацию. Да, отказ от частной собственности произошел с большими жертвами. Однако общность средств производства – величайшая ценность, которая потенциально давала возможность почти безболезненно, при замене коммунистической идеологии на христианскую, перейти к христианскому социализму. Теперь же, после разрушения советского социализма, эта возможность навсегда утеряна. Видимо, больше государства без частной собственности на земле не будет. И потому теперь реализация христианского социализма в масштабах нации проблематична. Мы, христиане, упустили величайшую возможность, дарованную нам Богом. Каковы теперь пути движения к христианскому социализму – проблема, открытая для обсуждения.

Христианский социализм и Церковь

Создание христианского социализма – дело всего общества. Но Церковь должна возглавить эту работу. Причем для Церкви работа над построением христианского социализма – одна из важнейших. Церковь, которая ориентирована на спасение только индивидуальных душ – Церковь об одной ноге. Второй опорой должна быть забота о народе, обществе в целом.

Увы, до сих пор последняя функция Церкви всегда была редуцирована. Единственной попыткой такого служения является «симфония», «теория сакральной монархии». Согласно ей, Православная Церковь инкорпорирует в свою структуру монарха, который занимает в ней особое, но достаточно высокое место. Тем самым тот, кто ведает земными делами нации, сам становился частью Церкви и должен был под ее контролем осуществлять управление социальной жизнью.

Однако, учить государя, «как ему править», Церковь никогда не решалась. Да и учить-то чему? Увы, Церковь никогда не создавала социальной доктрины в смысле описания христианского общества, к которому должен был стремиться Государь. Изданные «Основы социальной концепции Русской Православной Церкви», к сожалению, стараются уйти от подлинных социальных проблем, в частности – проблемы выбора между частной и общественной собственностью. Так всегда было в истории Церкви – теория «симфонии» рассматривалась Церковью не как средство христианизации общественной жизни, а как возможность упрочить свое положение и решить финансовые проблемы; «социальная доктрина» создавалась не для народа, а «под себя».

С этим нужно покончить и сделать так, чтобы Церковь крепко стояла на двух ногах, т. е. обладала бы концепциями и личного, и общественного преображения. Для этого нужно:

1) создать подлинную социальную доктрину, в которой христианский социализм займет подобающее ему место;

2) создать в рамках Церкви сильную структуру – «орден», целью которого явилось бы социальное преображение на христианских началах; она должна и разрабатывать теорию, и вести практическую работу, в том числе – по созданию конкретных христианско-социалистических общин;

3) частью этой структуры должна быть «христианская партия»; ее целью должно быть не установление православной монархии – она лишь одно из возможных политических решений; подлинной ее целью должен быть христианский социализм – образ общественного бытия христиан в земной жизни.

Литература

1. Василий Великий. К обогащающимся // Василий Великий, свт.: Творения. М.: Паломник, 1993. Ч. 4.

2. Ириней Лионский, св. // Творения. М.: Паломник, Благовест, 1996.

Несколько мыслей по поводу христианского социализма

У понятия «христианский социализм» трудная судьба. В XX веке его на дух не принимала ни одна значимая социальная сила.

В устах деятелей официальной Церкви христианский социализм – это «контрадикцио ин адъекто», противоречие в определении. Так, для отца Валентина Свенцицкого он «такая же бессмыслица, как сухая вода или мокрый огонь» [1], для протоиерея Иоанна Восторгова, ныне канонизированного в чине священномучеников, это «противоестественное сочетание понятий» [2], для архиепископа Илариона (Троицкого), тоже священномученика, это «внутреннее противоречие» [3], для обер-прокурора Синода В.К. Саблера это словосочетание заключает «в одном наименовании два враждебные взаимоисключающие понятия» [4]. Столь суровые суждения этих православных авторитетов объясняются не только атеистичностью современного им социализма, но и пониманием христианства как исключительно религии личного спасения, для которого общественное устройство не имеет значения.

Коммунисты также относились к христианскому социализму резко отрицательно. Но уже из-за слова «христианский», поскольку религия, как хорошо известно, «вид духовной сивухи». Нет, строить социализм надо не на основе иллюзорного сознания, а по-научному, четко выявляя классового врага. И такой подход они подтверждали делом, расстреливая священников и взрывая храмы.

Тем более неприемлем христианский социализм для представителей экономического либерализма, для которых оба образующих понятия – и христианство, и социализм – по сути дела совершенно чужды.

Однако, никакого противоречия термин «христианский социализм» не содержит. Христианство – универсальная истина, а потому она неизбежно распространяется и на сферу общественных отношений. И церковное предание недвусмысленно говорит, что подлинно христианское общество – это общество с общим имуществом. Очень красиво об этом повествуют Деяния Апостольские: первое, что сделали апостолы после принятия Духа Святого в Пятидесятницу, это – организовали в Иерусалиме общину, где «У множества же верующих было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но всё у них было общее» (Деян. 4:32). Реализованный там коммунизм нужно рассматривать как одно из ярчайших проявлений христианского социализма. Великий святитель Иоанн Златоуст в IV в. утверждал, что общественная собственность выше частной, и она лучше соответствует природе человека. Более того, Златоуст прямо с амвона призывал своих прихожан последовать примеру иерусалимских первохристиан. Наконец, Церковь всегда считала монашеское житие высшим образом христианской жизни. Но ведь в общежительных монастырях неизменной нормой является общность имуществ. По-латыни монастырь даже звучит как «коммуна».

С другой стороны, необходимо актуализировать мысль Сергея Николаевича Булгакова об устойчивости только религиозного социализма. Действительно, социализм чисто рациональный быстро разваливается. Причины этого тривиальны и лежат в сфере трудовой мотивации. Вот при капитализме всё ясно: господство частной собственности заставляет людей работать себе в карман, а заработанное тут же вкладывать, дабы получить прибыль на капитал. Однако, при социализме подобная гонка за богатством практически невозможна из-за общественной собственности на средства производства. А с точки зрения рационально-индивидуалистической, интенсивно работать на общество невыгодно, ибо усилия размазываются по всему социальному пространству, и отдача не адекватна усилиям. Иначе говоря, рациональный социализм не дает должных стимулов к труду.

Однако в религиозном социализме всё не так. Верующий человек трудится не ради наживы, и даже не ради благополучно-безбедной жизни, а ради высшей идеи. И такой стимул к труду оказывается очень сильным – сильнее даже соблазна разбогатеть. Собственно, этот вывод подтверждает наша недавняя история. Социальной философией давно выяснено, что марксизм является своего рода религией, которая ставит перед человеком высшую цель – построение совершенного общества, коммунизма. Нет нужды долго доказывать, что это не подлинная религия, а ее суррогат, подделка, которая вела человека не к Богу, а к земному благополучию. Такая псевдорелигия Богом не поддерживается, а потому срок ее жизни короток. Уже в 60-х годах идея выдохлась, стала официозом, и, несмотря на налаженную жизнь, начался необратимый распад советской цивилизации. И тем не менее, эта «религия» двигала людьми, так что успехи сталинского периода обусловлены вовсе не одними репрессиями (как это пытаются сейчас представить), а прежде всего верой людей в возможность достижения высшей цели, тем более, что страна реально двигалась в этом направлении.

Таким образом, пути к христианскому социализму ведут с обеих сторон – и христианской, и социалистической.

Теперь попытаемся поточнее обрисовать содержание самого термина «христианский социализм». Он возник во Франции в середине XIX в., а в Англии образовалась группа религиозных деятелей (отец Чарльз Кингсли, отец Фредерик Моррис, Джон Людлоу), которая в середине XIX века активно агитировала рабочих в духе христианского социализма [5]. Однако, их призывы столкнулись со стойкой приверженностью общества к частной собственности. И тогда они снизили планку, превратив христианский социализм в лингвистически близкое, но семантически отличное – социальное христианство, которое направляло усилия христиан на улучшение быта рабочих без покушения на существующий общественный строй.

Но каково же подлинное понимание христианского социализма? Думается, что это способ социального бытия христианской общины. Христиане должны на земле жить по-христиански, причем по-христиански должна быть организована и трудовая сфера. И христианский социализм – способ такого жития для церковных общин, которые одновременно становятся и трудовыми предприятиями. Кроме того, необходимы объединения таких трудовых общин вплоть до христианского государства.

Вообще, социализм – прежде всего моральный феномен, а уже во вторую очередь – экономический. Поэтому в основе христианского социализма лежит христианская любовь, любовь к Богу и ближнему. Каждый служит всем остальным. Христианский социализм вырастает из любви и является той формой, в которой она сохраняется наилучшим образом. Я решаюсь здесь говорить о христианской любви – казалось бы совсем не экономическом понятии. Ибо справедливость, в том числе и экономическая, без любви недостижима. Без высокой нравственности любое, даже самое прекрасное, устроение общества к цели не приведет – его людской эгоизм найдет способ обратить в ад.

Но и об организации общества забывать нельзя. Ибо любовь трудна. Жить по принципу «люби ближнего, как самого себя» – тяжело для падшего человека, привыкшего тянуть к себе. Одной церковной работой над душами здесь не обойтись. Помочь ее должна умная организация общины. Неудачные же принципы организации быстро загубят нежные ростки любви.

Производство материальных благ должно определяться принципом «от каждого по способностям». При христианском социализме работают не ради наживы и даже не ради хлеба насущного, но ради Бога и ближнего. Распределение регулируется принципом «каждому пропорционально его нуждам». Больше получает самый нуждающийся.

Решающее значение приобретает стабильность того социального строя, который поддерживается в общине. Для этого должны быть обеспечены, с одной стороны, определенное обособление от капиталистического мира, а с другой – нивелирование тоталитарных тенденций, в частности, — возможность свободного выхода из общины. Важнейшую роль должна играть Церковь, в задачу которой входит не только воспитание людей в духе любви и братолюбия, но и организационная поддержка трудовых общин.

Конечно, многие скривят саркастическую усмешку – мол, утопия, да и только. Думается, что всё же это не так. Христианский социализм – не утопия, а христианский идеал. По сути дела – это заповедь Христова об устроении социальной сферы. В своей существенной части он по плечу даже падшему человечеству. И история это не раз доказывала. Так, в слабой форме христианско-социалистическим образованием можно считать русскую крестьянскую общину. В России были и очень продвинутые примеры христианского социализма, например, Крестовоздвиженское Трудовое Братство, созданное Н. Н. Неплюевым [6]. Но и в нереализованном виде, как идея, он имеет огромное значение: как идеал подлинный, он служит достоверной социологической мерой. По степени близости к христианскому социализму или удаленности от него можно точно судить о качестве того или иного общественного строя.

Напоследок, хотелось бы обсудить проблему христианской экономики. Ныне Церковь связывает свои надежды с православным предпринимательством. Однако должно заметить, что такой «христианский капитализм» противоречив уже в определении, ибо принципы капитализма совершенно противоречат христианству – они ориентированы на успех эгоизма и успех страсти к деньгам. А если в рамках капитализма и возможно проявление христианской любви, то лишь вопреки ему, и только потому, что у нас в России капитализм пока слаб и не может полностью контролировать сознание людей. Пока не может.

Только христианский социализм является подлинной проекцией христианства на социальную сферу. Подлинной, но, повторим – трудной. Николай Бердяев говорил, что атеистический коммунизм построить гораздо легче, чем коммунизм христианский, ибо последний не может отказаться от свободы человека [7]. И тем не менее, в советское время мы были ближе к нему, чем теперь. Сейчас даже сами слова «христианский социализм» выговариваются с трудом – настолько далеко современное общество от него. Что нужно, чтобы христианский социализм стал реальной силой? Нужно, прежде всего, изменение отношения к нему со стороны Православной Церкви, которая по-прежнему, увы, руководствуется доктриной приспособления к существующему строю. Нужна активная церковная работа по созданию локальных производственно-потребительских общин. Нужен переход к православной государственности. Наконец, нужна организация обороны от врагов России, которые, безусловно, сделают всё, чтобы загубить на корню даже ростки христианского социализма. Так что проблем хоть отбавляй.

Однако не будем отчаиваться. Крепнет уверенность, что христианский социализм – составная часть русской идеи. Россия уже дважды приближалась к нему: сначала со стороны христианства, став православной империей, а затем – в советский период – со стороны социализма. Осуществить синтез пока не удалось. Но историю «нам не дано предугадать». Кто знает, может быть, вопреки всему именно России XXI века суждено, пусть не полностью, осуществить этот прекрасный идеал человечества.

Литература

1. Свящ. Валентин Свенцицкий. Письма о социализме // Церковные ведомости, издаваемые при Временном Высшем Управлении на Юго-Востоке России. 1919. № 6. 15 ноября.

2. Прот. И. Восторгов. Христианский социализм // Полн. собр. соч. М., 1913. Т. 5. Ч. 1. С. 148.

3. Еп. Иларион Троицкий. Христианство и социализм (на современные темы) // Христианин. 1910. № 1. С. 83.

4. Саблер В. О мирной борьбе с социализмом. СПб., 1907. С. III.

5. Новиченко И. Ю. Чарльз Кингсли и английский христианский социализм середины XIX века. М.: Российская политическая энциклопедия [РОССПЭН], 2001. 296 с.

6. Неплюев Н. Н. Краткие сведения о Православном Кресто-Воздвиженском Трудовом Братстве. Чернигов : Издание Трудового Братства, 1905. 80 с.

7. Бердяев Н. А. Правда и ложь коммунизма // Путь. 1931 г. № 30. Октябрь. С. 6.

2003 г.

Социальный смысл «симфонии»

1. Трагедия Златоуста

Лишь только Церковь Христова приобрела легальный статус (что совершилось в начале IV века при императоре Константине Великом), она обнаружила для себя новую серьезную проблему. Дело в том, что в Церковь, обласканную императором, повалил народ, так что вскоре всё население Византии сделалось христианским. Но христианским формально – народ в своем громадном большинстве жил не по Христовым заповедям, и вовсе не собирался менять свой образ жизни. Епископы и пресвитеры увидели, что качество христиан понизилось, что они подвержены порокам сребролюбия и любостяжания, что в их среде идет жестокая борьба за собственность или просто за кусок хлеба.

Было замечено [1], что тон святоотеческих наставлений в этот период вдруг резко меняется, становясь резко обличительным. Киприан Карфагенский, Василий Великий, Григорий Богослов, Амвросий Медиоланский настойчиво ведут проповедь личной праведности или хотя бы морального минимума, ниже которого человек уже не может называться христианином. И неизбежно они касаются и взаимоотношений, возникающих между людьми в процессе экономической деятельности. Так, постепенно, Церковь осваивает для себя новое поприще – социум. Правда, зависимость этих пороков от общественного устройства пока святыми отцами не осознается – они по-прежнему обращаются к личным душам, призывая их изменить своё сознание. И многие следуют святоотеческим наставлениям. Но поскольку социум остается неизменным, число таких душ, в процентном отношении ко всему населению, остается ничтожным – общество плодит новых и новых стяжателей.

Особенно яркую проповедь нестяжания являет великий святитель Иоанн Златоуст, архиепископ Константинопольский. Он разрабатывает учение о зависимости между богатством и любостяжанием, – оказывается, эта зависимость имеет положительный характер: чем больше богатства, тем более человек хочет его увеличить. В результате, человек, попадая в плен богатству, теряет человеческий облик, становится, по слову святителя, «хуже зверя». Освободиться от этой мертвой петли можно только отказавшись от собственности. Конечно, всегда находятся люди, не подверженные губительному действию богатства. Но, опять-таки, процент таких людей ничтожен, и в социальном плане они погоды не делают. Проповедь Златоуста прежде всего адресована к богатым. С одной стороны, он без устали обличает пороки богатых, их бессердечие, скупость, хищничество. А с другой – он стремится убедить их в бренности богатства, его непостоянстве: гораздо надежнее отдать его бедным, купив тем самым нетленное сокровище на небесах. Такая проповедь, приводя богатых в смущение, очень нравилась бедному большинству. Златоуст становится необычайно популярен, за ним идет масса последователей.

Далее, будучи сторонником общественной собственности, он прямо с церковной кафедры призывал свою паству последовать примеру первохристианской Иерусалимской общины, члены которой обобществили всё свое имущество. Первые призывы к положительным результатам не привели. Однако было хорошо известно, что Златоуст необычайно упорен в своих проповедях, — раз высказав тезис, он возвращается к нему еще и еще до тех пор, пока его мысль не будет услышана. Таким образом, не исключено, что в конце концов Златоусту удалось бы организовать в Константинополе коммуну, наподобие первоапостольской.

Наконец, великий святитель, имея необычайно высокое мнение о священстве, прямо высказывался в том смысле, что власть Церкви выше царской власти, ибо первая ведает духом, а вторая – лишь телом. С этих позиций он смело обличал пороки высшей знати и даже императрицы Евдоксии, которая фактически правила государством. Конечно, Златоуст не был социальным реформатором (в современном понимании) и не призывал к свержению общественного строя. Но объективно его проповедь зажигала массы и вела к социальным изменениям в христианском духе.

Всё это вызвало серьезные опасения у правящей верхушки. И она, подключив оппозиционных к Златоусту деятелей Церкви, организовала судилище, в результате чего Златоуст был лишен патриаршества и отправлен в ссылку – сначала в Армению, а затем в северное Причерноморье. При этом, обращение с великим святителем было столь безобразным, что от тягот пути он умер. Еще более прискорбно, что жестоким преследованиям, вплоть до физического уничтожения, подверглись многочисленные сторонники Златоуста. «Партия» Златоуста была полностью разгромлена, так что мы почти не знаем последователей и учеников великого святителя.

Обычно историки Церкви передают эти события как некую картину нравов, любопытную историю, послужившую репризой между тринитарными и христологическими спорами. Думается, однако, что для судеб Церкви уничтожение школы Златоуста имело громадные последствия. По сути дела, оно означало, что первая попытка устроения подлинно христианских социальных отношений в масштабах государства потерпела неудачу. Это была лобовая атака, осуществлявшаяся путем воздействия на индивидуальную душу человека, но не поддержанная другими мерами. Государство, всегда считавшее социальную сферу своей прерогативой, воспротивилось такой экспансии и нанесло Церкви чувствительный удар. В результате, число церковных моралистов резко уменьшилось, а оставшиеся стали кормиться остатками с идейного стола Златоуста, зачастую искажая и выхолащивая его учение. Церковь занялась догматическими и каноническими спорами, отдав социальное поле битвы гражданской власти.

Однако проблема, разумеется, не исчезла. Общество оставалось, по сути дела, языческим: рабство процветало, контрасты социального неравенства были вопиющими, коррупция среди чиновников была практически легализована. Но как решать проблему христианизации общества, если Церковь из социальной сферы была вытеснена?

2. Симфония по Юстиниану и прочим

Помощь пришла от императорской власти. Дело в том, что в тотально православной стране положение императора напрямую зависит от отношения к нему Церкви. Не дай Бог, если это отношение будет негативно – тогда у конкурентов будет очевидное преимущество. Если же Церковь полностью поддерживает императора, то это не только укрепляет его властные позиции, но и позволяет использовать Церковь в качестве «министерства идеологии» для проведения в жизнь желательной внутренней политики. Поэтому, закрепив за собой социальную сферу, императорская власть, нуждаясь тем не менее в работе Церкви среди населения, постаралась закрепить свои отношения с Церковью в виде союза.

Через полтораста лет после гибели Златоуста, император Юстиниан впервые озвучил факт этого союза. Вот что он писал: «Величайшие дары Божии человеку, дарованные Высшим человеколюбием, – священство и царство: одно служит вещам Божественным, другое управляет и заботится о вещах человеческих; и то, и другое происходит от одного и того же начала и богоукрашает человеческую жизнь, так что ни о чем так не пекутся цари, как о чести священников, а сии и о самих царях всегда Бога молят. Если то (священство) будет во всем безупречно и причастно дерзновения к Богу, а это (царство) будет правильно и подобающим образом упорядочивать врученное ему общество, то будет благое некое согласие (симфония) дарующее человеческому роду всевозможную пользу» [цит. по: 2, с. 34-40].

Этот текст, помещенный в преамбуле к знаменитой 6-й новелле, впервые упоминает о «симфонии» между Церковью и императорской властью. С тех пор о «симфонии» были исписаны горы бумаги, но что же содержательно означает это «благое некое согласие», так и осталось в тумане. А. В. Карташёв, известный историк Церкви и апологет «симфонии», пришел к выводу, что она «является наилучшей из всех формул, не ясной теоретически, но жизненной практически, открывающей путь к прагматическому и гибкому решению вопроса в каждом отдельном случае при разных изменяющихся обстоятельствах» [3, с. 227]. Тут обращает на себя внимание удивительное признание: «не ясной теоретически». То есть, симфония не выводима из Писания или святоотеческого предания. Но зато эта «формула» открывает путь «к прагматическому и гибкому решению вопроса в каждом отдельном случае». Так вот, оказывается, в чем дело: симфония – это «формула», форма, в которую может быть налито разное содержание. И действительно, симфонию понимали на разные лады, и в смысле данности, и в смысле заданности. Перечислим некоторые.

1. Симфония, как ее понимал сам Юстиниан, – когда император правит и государством, и Церковью. Он и пишет гражданские законы, он и приспосабливает их к древним канонам, он и определяет решения Вселенского Собора, он и ставит епископов и Патриарха, он и определяет количество хиротоний и пр. и пр. Священству же надлежит лишь молиться за императора. Юстиниан как бы говорит: государство и Церковь – это я. В литературе такой вариант симфонии обычно называют цезарепапизмом.

Правда, позднейшая византийская практика была не столь однозначной. Конечно, в подавляющем большинстве случаев император ставил своего «карманного» Патриарха, который во всем потакал василевсу. Но все-таки бывали случаи, когда сильный Патриарх противостоял императору, и даже принуждал его к покаянию вплоть до отречения. Правда, в социальные проблемы патриархи уже никогда не вмешивались.

2. Русская практика больше походила на цезарепапистскую модель Юстиниана, с той лишь разницей, что русские цари, будучи плохими богословами, ограничивались поставлением первых иерархов. Но они хорошо понимали, что подчинить себе Церковь можно только путем лишения ее собственности. И русская история наглядно показывает, что процессы земельной секуляризации и лишения Церкви самостоятельности шли «ноздря в ноздрю», так что такого рода «симфония», по мнению Карташёва, в синодальный период «превратила Церковь из жены в безавторитетную прислугу» [4, с. 108].

3. «Классический идеал», когда симфонию мыслят как союз равных властей, каждая из которых, не покушаясь на территорию другой, относится к этой другой положительно, понимая ее необходимость и полезность.

4. Наконец, католический вариант симфонии, когда Рим претендует на роль не только патрона всех королей, но и на право смещать их, если те не подчиняются указаниям римского престола. Обычно римский вариант называют «папоцезаризмом».

3. Задачи симфонии

Заметим, что главным признаком, характеризующим приведенные выше варианты, является степень доминирования той или иной стороны. Но гораздо интереснее рассмотреть цели, ради которых заключается симфония. Собственно, этот вопрос и не особенно дискутируется, ибо кажется достаточно очевидным: симфония помогает обеим сторонам в их земном существовании. Действительно, так сложилось исторически, таковы реальные резоны симфонии. Но важно поставить вопрос: а каков идеальный смысл симфонии, каков о ней замысел Божий? Тут начинается самое интересное.

Часто утверждают, что Церковь и государство имеют разную природу и разные задачи. Церковь принадлежит Небесному Царству и имеет задачей введение туда людей; государство же принадлежит царству земному и имеет задачей ограничение зла в этом мире – так, чтобы возможно было существование в нём Церкви. Церковь самодостаточна, и без симфонии она ничего не теряет; то же относится и к государству. Поэтому симфония – просто способ, с помощью которого Церковь обеспечивает свое бытие в этом падшем мире. Иначе говоря – симфония принципиального значения для Церкви не имеет. Так, при большевиках симфония была полностью уничтожена, и, хотя это и осложнило жизнь Церкви, ни ее существование, ни полнота ее таинственной жизни промыслом Божиим не были упразднены.

Но есть и другая точка зрения. Отец Валентин Асмус, комментируя 6-ю новеллу, пишет: «Прежде всего нужно устранить распространенную ошибку, состоящую в отождествлении Священства и Церкви. Юстиниан был достаточно хорошим богословом и достаточно свободным от клерикализма государем, чтобы впадать в эту ошибку. Слово «Церковь» отсутствует в приведенном мной тексте. Но понятие Церкви выражается уж никак не словом «Священство», а скорее – употребленным здесь словом «Человечество». То есть соотношение Царства и Священства вовсе не понимается как соотношение государства и Церкви, но понимается как соотношение различных сфер внутри Церкви… царство, вовсе не отождествляемое с государством, сосредоточено в единой личности императора. Дело священства – тайносовершение, молитва; царству – я всё время следую приведенному тексту – принадлежит забота и о догматах, и о чести самого священства, и о соблюдении церковных канонов, то есть устроение предельно широко понимаемой человеческой стороны Церкви» [2, с. 35].

Отметим главное: симфония понимается как «соотношение различных сфер внутри Церкви». Конечно, само объяснение представляется натянутым – Юстиниан под «священством» в 6-й новелле понимает Церковь. Так же понимает это место и святитель Серафим (Соболев): «По терминологии восточных иерархов, здесь слово «священство» взято как часть вместо целого, почему под словом «священство» надо вообще разуметь Церковь» [5, с. 128]. Но сама мысль представляется достойной внимания: священство (т. е. Церковь в узком, «профессиональном» смысле) и государство объединяются в рамках Церкви в широком смысле. Или иначе: император вводится в Церковь, получая в ней особое высокое место с большими полномочиями (об этих полномочиях и говорит Юстиниан в тексте 6-й новеллы). Или еще иначе: происходит воцерковление государства.

Но для чего всё это, для чего эта сложная конструкция? Ответ: ради христианизации социума, ради того, чтобы жизнь населения христианской империи не сводилась бы к «храмовому» христианству, а была бы христианской во всей ее глубине и повседневности. И объединение Узкой Церкви и государства в Широкую Церковь позволяет эту задачу решить, ибо именно государству, а не священству, свойственно заниматься устроением общественной жизни. А чтобы эта жизнь была христианской, оно должно направляться и контролироваться Церковью. Точнее, Церковь (в узком смысле) должна создать социальную доктрину, (т. е. некий христианский идеал общества, дополненный путями его достижения), а также выработать механизм отслеживания и направления в желательное русло законодательных и исполнительных усилий власти. Метод симфонии предполагает выполнить всё это через личность императора, путем столь глубокого погружения его в Церковь, что он сам вырабатывает христианскую модель общества и сам ищет пути реализации этой модели.

Но почему именно монархия? Ведь «не вливают новое вино в старые меха». Дело в том, что воздействие именно на личную душу монарха – для Церкви наиболее простой и эффективный путь. Кроме того, находясь «над законами», благочестивый монарх имеет силу и право изменять социум вопреки существующим законам. Так сказать, может совершить скачок «из царства необходимости в царство свободы» без разрушительного разгула революционной стихии. Во всяком случае, именно монархия может сделать такой поворот наиболее безболезненно. Лишь бы монарх обладал необходимыми для этого верой, умом и волей. Другие способы правления в этом смысле гораздо более консервативны и инертны, и христианизация общества, даже если народ готов к этому, невозможна без разрушения власти, т. е. революционных потрясений.

Впрочем, всё это – соображения скорее технические, чем принципиальные, так что в конце концов годится и государственная власть другого типа – лишь бы она действительно возымела намерение построить христианский социум.

Однако в истории получилось лишь слабое подобие нарисованной нами картины идеала симфонии. Конечно, императоры были православными и кое-что они делали в смысле христианизации общества. Но надо сказать, что, в основном, они плыли по течению истории и их усилия по переводу общества на православные рельсы носили косметический характер. Хотя императоры, в частности, Юстиниан, издали ряд законов, смягчающих бесправное положение рабов, сам институт рабства в Византии никогда не был отменен и дожил до ее падения в 1453 г. Тем более, в Византии и речи не шло о социализме, коммунизме и подобных вещах, пусть даже в виде тенденции. В подобной ситуации виновато не только государство, но и Узкая Церковь, которая, после уничтожения Златоуста, крепко стояла за индивидуальную собственность.

4. Узкая и Широкая Церковь

Эти термины уже использовались, и теперь надо уточнить их смысл. Необходимость их назревала давно. Действительно, всякий христианин знает, что крестившись, он вступает в Церковь: он может участвовать в таинствах, за него теперь можно подавать записки на литургию, заказывать молебны и пр. Правда, батюшки объясняют, что можно креститься формально, так в действительности и не войдя в Церковь Христову. Но не об этом разговор – даже ощутив себя в Церкви, христианин тут же замечает кардинальную разницу между ее членами. Причем, грань проходит даже не между священниками и лицами без священного сана, хотя и это имеет огромное значение. Подлинная социальная граница отделяет Церковь в узком смысле слова от «народа». Церковь в узком смысле или Узкую Церковь составляют иерархия, священство, клир, монашество, преподаватели церковных учебных заведений – словом, все, кто сделал церковное служение своей профессией. Отметим, что даже сторожа и уборщицы храмов, пока они исполняют эту работу, входят в Узкую Церковь. «Народ» же составляют миряне, трудящиеся «в миру». В православных империях – Византии и России – подавляющее большинство населения было крещеным, верующим, хотя часто и богословски безграмотным, но в большинстве своем верующим глубоко, так что и их можно причислять к Таинственной Церкви Христовой. Но повседневная бытовая и социальная жизнь народа, совершаясь в миру, обычно с христианством имеет мало общего. Отсюда и возникает необходимость в Широкой Церкви.

Широкая Церковь – это Церковь, воцерковившая в себя элементы общества, необходимые для решения задачи христианизации всего социума. Собственно, об этой Широкой Церкви говорит о. Асмус, утверждая, что в 6-й новелле понятие Церкви выражено словом «Человечество» – для Византии, считавшей себя вселенской христианской империей, «человечество» совпадает со всем православным населением. В Широкую Церковь входит Узкая Церковь и император (а лучше сказать – государство). Они образуют «симфонию». Но есть еще и третья составляющая – «народ». Он тоже обязательно должен входить в Широкую Церковь, ибо он – не страдательный элемент, из которого Церковь (в узком смысле) и государство лепят, что хотят. Народ активен, он сам должен захотеть построить христианский социум, проявить заинтересованность и самодеятельность. Иначе результатов не будет.

5. Народная монархия?

В контексте сказанного очень важным становится, казалось бы, теоретический вопрос: кому должен отчитываться царь в своей деятельности? Во-первых, ясно, что Богу. Но Богу подотчетны все, и притом за всё содеянное. А еще кому?

В церковных кругах распространена идея, что царь отвечает только перед Богом. Ибо власть он получает не от народа, а только от Бога, а потому подотчетен не народу, а лишь Всевышнему. Эту мысль четко высказывает архиепископ Серафим: «Такою же (как и власть Бога – Н. С.) самодержавной является и власть царя, ибо он получает ее не от народа, и потому она не может быть народом ограничена и перед ним ответственна. Царская власть, как происшедшая от Бога, только перед ним ответственна и может ограничиваться только волей Самого Бога, его святыми законами, с которыми она должна строго сообразоваться, не уклоняясь от них ни направо, ни налево» [5, с. 87].

Однако ярый, но более прагматичный монархист Иван Солоневич считает иначе: он видит две верховные формы власти: 1) монархию и 2) народное представительство. Солоневич пишет: «Обе формы Верховной Власти необходимы одинаково… Обе формы Верховной Власти должны в одинаковой степени черпать свою силу… в «системе учреждений», организующих традиции, мнения и интересы народных масс во всех формах местного, профессионального и национального самоуправления. Мы возвращаемся к аксаковской формуле: «Народу – сила мнения, Царю – сила власти»» [6, с. 46-47].

Итак, кто же прав? Думается, что Солоневич. Ибо, как мы выяснили, народ входит в Широкую Церковь, и, следовательно, должен занимать в ней свое соборное место. И поскольку симфония (понимаемая нами как социальное служение) делается ради него, то именно он должен являть «силу мнения». А в этом случае власть, безусловно, подотчетна народу. Фактически «сила власти» должна быть силой исполнительной, вся она должна быть направлена на реализацию идеи христианского социума.

Ну, а Узкая Церковь? Ее функция в этом социальном служении – воспитывать и направлять и власть, и народ в христианском духе. Таким образом, получается следующая картина. Монархия и в самом деле должна быть народной. В то же время и она, и народ должны быть церковными, входить в Широкую Церковь. Так в Ней осуществляется подлинная соборность.

Однако, повторим, что в истории идея Широкой Церкви так и не была реализована.

6. Кто и как виноват?

И виноваты в этом все – и монархия, и народ, и Узкая Церковь.

Прежде всего, монархия. Она не стала подлинно христианской. Хотя государи и были лично верующими христианами, но как служители дела христианизации общества они не сознавали своей подлинной роли и не пытались эту роль выполнить. В основном, их заботы сводились к укреплению своей власти, для чего им приходилось балансировать между разными группами населения, часто имеющими совершенно разные цели. Монархия определенно вела дело к своей сакрализации, причем, не как компоненты Широкой Церкви, а как некоей мистической силы, подотчетной лишь Богу и вольной по своему усмотрению вершить судьбы и Церкви, и народа. У нас в России эту тенденцию впервые отчетливо продемонстрировал Иван Грозный, и на нём особенно ясно виден переход от соборности к деспотии.

Народ тоже виновен. По сути дела, он не стремился создать христианское общество. О высших классах и говорить нечего – они держались за свою собственность и разжимали пальцы с большой неохотой (даже если это была «крещеная собственность», т. е. крепостные). Ближе к христианскому социуму были низшие классы, в основном – крестьяне. Но и они хотели просто «пожить по своей воле», не неся государственных тягот. Их соборность распространялась на их общину, может быть, еще на царя, но не на всё общество.

Наконец, Узкая Церковь. Образ Широкой Церкви в ней был слаб. Она занималась своими сословными интересами, да еще спасением индивидуальных душ. Судьбы народа и его исторического призвания ей были безразличны. Не сумев должным образом осуществить идею симфонии, она склонилась к обожествлению царской власти. Обряд помазания на царство стал (правда, уже в России) пониматься как особое таинство, а «помазанник» занял место главы Узкой Церкви. Сакрализация же без исполнения возложенных Богом обязанностей – дело губительное. Поэтому нет ничего странного в том, что монархия, потеряв поддержку высших сил, пала.

7. Заключение. «Всенародная и Вселенская Церковь»

«Тройственная симфония» не получилась. Однако ее образ не раз появлялся в умах наших соотечественников. Вспомним «формулу» графа Уварова «Православие, самодержавие, народность». Ведь по сути это и есть «формула Широкой Церкви». Увы, «формула» осталась лозунгом, реализованным лишь в карикатурном виде.

Вспомним и Ф. М. Достоевского. Христианин, монархист, почвенник – он всю жизнь шел к формулировке идеи Широкой Церкви, которую он называл «всенародной и вселенской церковью». В конце жизни он понял, что цель этой Церкви – осуществление правды и любви здесь, на земле:

«Вся глубокая ошибка их (западников. – Н. С.) в том, что они не признают в русском народе церкви. Я не про здания церковные теперь говорю и не про причты, я про наш русский «социализм» теперь говорю (и это обратно противоположное церкви слово беру именно для разъяснения моей мысли, как ни показалось бы это странным), цель и исход которого – всенародная и вселенская церковь, осуществленная на земле, поколику земля может вместить ее. Я говорю про неустанную жажду в народе русском, всегда в нём присущую, великого, всеобщего всенародного, всебратского единения во имя Христово. И если нет еще этого единения, если не созижделась еще церковь вполне, уже не в молитве одной, а на деле, то всё-таки инстинкт этой церкви и неустанная жажда ее, иной раз даже почти бессознательная, в сердце многомиллионного народа нашего несомненно присутствуют. Не в коммунизме, не в механических формах заключается социализм народа русского: он верит, что спасется лишь в конце концов всесветным единением во имя Христово. Вот наш русский социализм! Вот над присутствием в народе русском этой высшей единительно-»церковной» идеи вы и смеетесь, господа европейцы наши» [7].

Широкая Церковь, созидающая христианское общество – это и есть «наш русский социализм», та самая «единительно-церковная идея», к которой всегда стремился русский народ. Дай Бог, чтобы он эту идею реализовал.

Литература

1. Экземплярский В. И. Учение древней Церкви о собственности и милостыне. Киев, 1910.

2. Прот. Валентин Асмус. Учение св. царя Юстиниана о священстве и царстве // Ежегодная Богословская конференция Православного Свято-Тихоновского института : материалы 1992–1996 гг. М.: Изд-во ПСТБИ, 1996.

3. Карташёв А. В. Церковь и государство // Карташёв А. В. Церковь, история, Россия. М.: Пробел, 1996.

4. Карташёв А. В. Воссоздание Святой Руси. М.: Столица, 1991.

5. Архиеп. Серафим (Соболев). Русская идеология. СПб.: Титул, 1993.

6. Солоневич И. Л. Народная монархия. М.: Феникс, 1991.

7. Достоевский Ф. М. Дневник писателя, январь 1881. С. 18–19 ; Достоевский Ф. М. Дневник писателя / сост., комментарии А. В. Белов, отв. ред. О. А. Платонов. М.: Институт русской цивилизации, 2010. С. 780.

29 июля 2003 г.

== Глобализация, империя и апокалиптика

Две глобализации

Есть глобализация и Глобализация – отрицательная и положительная.

Отрицательная глобализация (со строчной буквы) навязывает людям нивелирующие «общечеловеческие ценности», делая человечество стадом с примитивными материально-душевными запросами. Ее цель – сделать из людей сатаночеловечество. Эта глобализация ведет к антихристу, который, как говорят апокалиптические пророчества, воцарится над всем миром.

Но есть другая Глобализация – с положительным моральным знаком. Она началась двадцать столетий тому назад с вочеловечением Бога, его крестной смертью, воскресением и призывом «идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари» (Мк. 16:15). Христос – подлинный Царь мира. А потому цель этой Глобализации – объединение всех людей вокруг Него, созидание из человечества Богочеловечества. Притом – объединение не только индивидуальных душ, но и социумов любого масштаба: семей, общин, трудовых коллективов, наций.

Оба процесса гораздо мистичнее, чем это представляется. Они, кроме исторической надводной части, имеют подводную часть айсберга, незримо протекая в глубинах каждой человеческой души. В историческом времени обе глобализации идут параллельно, и смысл этой параллельности – в сепарации добра и зла, в отделении пшеницы от плевел. Апокалипсис говорит, что отрицательная глобализация в истории победит: антихрист воцарится на три с половиной года. Но отсюда вовсе не следует, что эту глобализацию нужно принимать. Наоборот, всякий не потерявший совести человек чувствует, что несмотря ни на что надо поддерживать Глобализацию, несущую добро, правду, справедливость и любовь.

Глобализация и империя

В истории процессы глобализации осуществлялись в прошлом и осуществляются ныне путем исполнения глобализационных проектов. Каждый из этих проектов преисполнен намерением завоевать мир, осуществив реально всемирное государство или всемирную идеологию. Хотя до сих пор ни один из таких проектов цели не достиг, можно быть уверенным, что и далее попытки будут продолжаться, пока один из глобализационных проектов не будет успешным.

Под каждый глобализационный проект возникает империя – сверхгосударство, имеющее мессианский характер. Последнее означает, что всякий глобализационный проект обязательно должен нести в себе сильную идеологию, способную двигать людьми. Если идеология подлинно сильна, то она порождает и мощь материальную (военную, экономическую). Тогда-то и возникает империя и стартует глобализационный проек Таким образом, империя – двигатель и субъект глобализации. Однако в процессе осуществления проекта империя вбирает в себя многие народы, так что поневоле империя становится многонациональной, и это в умах людей затемняет глобализационную сущность и назначение империи.

История знает много глобализационных проектов: Римская империя, Византийская империя, Великая степь, Империя Карла Великого, Наполеоновская империя, Третий рейх, СССР. Нужно сказать, что реальные проекты нельзя целиком мазать одной краской – белой или черной. Но мир постепенно движется к своему финалу, и сепарация пшеницы от плевел происходит всё явственнее. Поэтому необходимо охарактеризовать направленность последнего, сейчас действующего глобализационного проекта, который геополитики часто называют атлантическим.

Атлантический проект

Атлантический проект оказался настолько сильным, а его действие настолько явным, что его часто называют просто глобализацией. Однако сразу скажем – это проект темной, прямо-таки сатанинской направленности. В проекте налицо империя – США – явный мировой лидер, поддержанный всем западным миром. Есть и идеология: стремление к богатству, комфорту и материальному благополучию. Силу этой идеологии нельзя недооценивать – ведь каждому сулят не только необходимое, а и престижное, играя не просто на инстинкте самосохранения, но и на самолюбии и тщеславии – грехах, на которые особенно падок современный человек. Но раз грех притягателен, то он и выгоден экономически. А потому атлантическая идеология оказывается крепко спаяна с экономикой, а значит – и военной силой.

Еще святые отцы заметили положительную обратную связь между сребролюбием и богатством. В атлантическом проекте эта петля взята на вооружение и лишь приспособлена к реалиям капитализма: любостяжание приводит к расширению производства, а то, изготавливая соблазняющие товары, раздувает любостяжание. Получается любопытная ситуация: идеология в атлантическом проекте вовсе не объединяет людей и не ведет их на подвиги. Наоборот, она нарочито эгоистична. Но она работает на экономику, а та уже расчищает себе дорогу, сметая границы и завоевывая тем самым весь мир.

Ныне атлантический проект шагает победным маршем. В него, как в трясину, затягивают и нашу Россию, ликвидируя ее как субъект истории. На глазах культура превращается в цивилизацию, держава – в территорию, народ – в население. Впрочем, и в таком выхолощенном виде русский народ не нужен, и его активно выводят за рамки не только исторической, но и биологической жизни. Для этого по России гуляет финансовый ветер, выдувая из нее все средства к существованию.

Контратлантида

Как противостоять атлантическому проекту? В последние годы большой размах приобрело движение антиглобалистов. Это контратлантическое движение имеет, безусловно, много ценного: массовость, мобильность, активность. Но невооруженным глазом видна его неспособность противостоять глобализации. И прежде всего, недостатки антиглобалистского движения заключаются в отсутствии корней – как идеологических, так и национально-территориальных. Иными словами – полное отсутствие империи как основы проекта. Ныне антиглобалистское движение уже сходит на нет, и этот факт зримо доказывает, что имперское начало в глобализационном проекте необходимо.

Какой же проект может конкурировать с атлантическим? Исламский? А может быть, китайский? Увы, нет. У китайского проекта нет сильной глобальной идеи. У исламского есть, но идея только религиозная, а не социальная. Кроме того, у исламского проекта большие трудности с империей – исламский мир не может выдвинуть страну-лидера. Да и экономические возможности исламского мира невелики, так что поневоле приходится применять несимметричный ответ – терроризм. Так неужели ничто не может остановить отрицательную глобализацию? Нет, может.

Христианский проект

Противостоять атлантическому проекту может лишь проект, в котором в максимальной степени присутствовали бы положительные черты, опирающиеся на самые лучшие свойства человека. Прежде всего, этот проект должен быть религиозным, а точнее – христианским. Суть христианства – в любви, в жертвенном служении ближнему. Христианская любовь ставит во главу угла идею служения, переворачивая пирамиду власти: «Больший из вас да будет вам слуга» (Мф. 23:11). Но любовь трудна, и для падшего человека ее постоянное излияние возможно только при подпитке Божественной благодатью. А потому опора на Бога Живого – совершенно необходимое условие успешного осуществления контратлантического проекта.

Однако любовь должна выражаться в делах – не делах закона, а делах нелицемерной любви. Она должна проявляться не только на уровне межличностных взаимоотношений, но и на социальном уровне, не только к ближнему, но и к дальнему. Иначе говоря, общественный строй империи должен максимально способствовать сохранению и умножению любви. Таким строем, как недвусмысленно учит святоотеческое предание, является общежитие, или в современных терминах – социализм, коммунизм. Св. Иоанн Златоуст по поводу Иерусалимской апостольской общины христиан говорил, что «это было ангельское общество», и реализованный в общине христианский коммунизм укреплял достигнутую там любовь.

В итоге, мы приходим к заключению, что идеологическим стержнем проекта, в максимальной степени отвечающего идее положительной Глобализации, должен быть христианский социализм. А империя, которая этот проект бы вместила? Да ясно, что ею может быть только Россия.

Русская идея и ее осуществление

России Богом предназначено такой христианский проект осуществить. В этом и заключена русская идея. И Россия эту идею постоянно пыталась в своей истории воплотить. Недаром Россия осознавала себя преемницей Византийской империи, Третьим Римом, «а четвертому не бывать». Это означает не только свою ответственность перед историей, но и то, что если Россия на этом пути потерпит неудачу, то других положительных сил не найдется, и атлантический проект приведет к антихристу. Русское мессианское самосознание – не пустое самомнение. Нет, это – отражение и осознание заданности, воли Божией о русском народе. Всё дело в том, как и насколько народ эту заданность осуществляет.

История дореволюционной России, по сути дела, – история одного Глобализационного проекта – «третьеримского». Стержень этого проекта – православие. Оно создало русское государство, оно превратило его в многонациональную империю, оно подчинило этой империи шестую часть суши. Подчинило не только силой, но и верой, убеждением и мудрой национальной политикой.

Однако православие в России занималось лишь воспитанием душ, приготовлением их к Царству Небесному; социальная же сфера оставалась в тисках безблагодатного, по сути дела, ветхозаветного, социального строя, вмещавшего крепостничество, эксплуатацию, резкое социальное неравенство, деление на «господ и рабов», что, конечно, абсолютно несовместимо со статусом православной империи. И чем дальше развивался русский проект, тем эти недостатки становились более очевидными как для верхов, так и для низов.

У Бога все на строгом учете, Он долготерпит, но в конце концов наказывает, и наказывает строго. Часто говорят: «пути Господни неисповедимы». Да, мы не можем предсказать историю, и очень часто решающие события становятся неожиданными для нас. И в то же время Господь не намерен скрывать смысл Своих действий. Наоборот, Бог хочет, чтобы Его суды были расшифрованы, ибо это не только суды, но и послания людям ради их вразумления. И эта расшифровка – главная задача православных историков. Наказание проекта «Третий Рим» пришло в образе революции и в лице большевиков. Причем, наказаны были все: и верховная власть, и дворянская верхушка, и нарождающаяся буржуазия, и простой народ, и Церковь.

Было бы ошибкой рассматривать советскую власть как антихристову (что, к сожалению, часто делалось и делается в патриотическо-православной литературе). Этот проект (впрочем, как и «третьеримский») противоречив. С одной стороны, пафос советского проекта был направлен на социально-нравственные преобразования: уничтожение сословий, ликвидацию эксплуатации, достижение материального благополучия, создание (в виде общественной собственности) щита против сребролюбия. И надо сказать, советский социализм многое в этом направлении осуществил. Пусть в искаженном и даже карикатурном виде, были реализованы православно-русские идеи общинности и братства. СССР стал не только великой державой, но и создал социалистический лагерь, реально противостоявший атлантическому проекту.

Однако марксизм, выбранный в качестве идеологии проекта, негативно относился к религии вообще и к православию в частности. «Вера в коммунизм» впитала в себя ряд высоких христианских принципов, но отрицала Самого Христа. А потому эта вера, не подпитываемая Божественной благодатью, быстро превратилась в пустой официоз, став в послевоенное время предметом насмешек. Пафос строительства лучшего общества заменило чистое стремление к материальному достатку, где советская экономика уступала западной. В результате – кризис и разрушение всей советской цивилизации. Много говорят о внутренних и внешних факторах гибели СССР, но суть катастрофы в том, что это опять-таки был суд Божий, поскольку в таком виде Россия на могла выполнить свое предназначение.

Россия должна готовиться к новому проекту

Итак, Россия дважды замахивалась на глобализационные проекты, которые с разных сторон вели к христианскому социализму. Осуществить синтез не удалось: и «Третий Рим», и «Третий Интернационал» оказались проектами, лишь частично отражающими русскую идею. Сейчас Россия в жалком состоянии, и всё-таки она не убита, а лишь тяжело ранена. Россия жива, а потому перед ней всеё равно стоит задача осуществления своего предназначения. И отступление от этой миссии чревато сугубым Божьим судом. Об этом предупреждал еще Хомяков:

О, недостойная избранья,
Ты избрана! Скорей омой
Себя водою покаянья,
Да гром двойного наказанья
Не грянет над твоей главой.

Будущий русский проект пока проблематичен. Но, будучи предпринятым, он должен аккумулировать в себе лучшие черты предшествующих проектов. Разумеется, мало сказать, что он должен быть христианско-социалистическим – нужна более конкретная обрисовка его контуров. Но начинать обсуждения надо уже сейчас.

24 марта 2004 г.

Новые монастыри

1. Один из аргументов против христианского социализма

С тех пор как Спаситель пришел на землю, христианский мир не раз пытался осуществить идею «христианского социализма». Этим термином мы называем круг идей, общин или государственных образований, основанных на сочетании христианской веры с принципом общности имущества. Это сочетание отнюдь не бессмысленно. Наоборот, из христианской морали любви к Богу и ближнему принцип общественной собственности вытекает непосредственно. Ведь, по слову апостола Павла, «любовь не ищет своего», а значит, христианская любовь и братская взаимопомощь в социальной жизни находят свое естественное выражение в строе жизни, где, по слову святителя Иоанна Златоуста, «нет холодного слова «мое и твое»». Так понимаемый христианский социализм был реализован первохристианской Иерусалимской общиной, поддержан святыми отцами, принят Церковью в виде монастырского общежития, а также не раз реализовывался в жизни различного рода общин и даже государств.

Однако подлинного признания христианский социализм в Церкви не нашел. Более того, общепринятое мнение Церкви по этому поводу говорит о полной несовместимости идей христианства и социализма. Этот тезис поддерживается рядом доводов. Не пытаясь объять необъятного, в настоящей статье из всего многообразия аргументации рассматривается лишь один, но важный аргумент против христианского социализма. Аргумент этот прост: христианский социализм не обеспечивает свободу. Частная собственность, по мнению критиков христианский социализм, дает человеку независимость, если не абсолютную, то вполне реальную. Когда же у человека нет собственности, то он становится полностью зависимым от «начальства», управляющих властных структур, которые далеко не всегда хотят учитывать частные интересы людей. Отсюда делается вывод, что христианский социализм неразрывно связан с тоталитаризмом.

Обсуждение этого аргумента начнем издалека – с анализа понятия «свобода» в связи с общественной жизнью.

2. Свобода и социум

Слово «свобода» многозначно. Есть «свобода воли» – способность человека самому быть причиной действий; о таком метафизическом понятии свободы мы говорить не будем. Апостол Павел учит о «свободе от греха». Дело в том, что всякий грех связывает, не давая человеку увидеть Бога. В этом смысле грех ограничивает внутреннюю свободу человека. Но кроме внутренней свободы, есть еще свобода внешняя, понимаемая как отсутствие ограничений и зависимостей, налагаемых на человека извне, в том числе социумом: государством, экономикой, нацией, производственным коллективом, семьей, общественными институтами.

Между внутренней и внешней свободой существует сложное и неоднозначное соотношение. Зачастую внешняя свобода является соблазном, стремясь к которому человек теряет свою внутреннюю свободу. Хрестоматийный пример – частная собственность. Да, она дает определенную внешнюю свободу. Однако святые отцы утверждают, что стремление к собственности (любостяжание) через увеличение богатства, возрастает еще более. В результате, человек оказывается, по слову Златоуста, «крепче цепи» привязан к собственности, окончательно теряя свободу внутреннюю.

Разумеется, Церковь не может игнорировать свободу, в том числе и внешнюю, поскольку жизнь в Церкви может быть только актом свободной веры. Однако христианство учит, что свободно вступая в Церковь, христианин отдает Богу свою внешнюю свободу, становится «рабом Божиим», приобретая взамен свободу внутреннюю. Так что для христианского социализма, как для церковного учреждения, на первый взгляд, проблема внешней свободы неактуальна. Однако всё гораздо сложнее.

Во-первых, далеко не все являются христианами, а если и являются, то такими, которые вовсе не намерены отдавать свою свободу кому-либо. Как быть с ними? Ведь таких людей в мире подавляющее большинство. Загнать всех насильно в христианский социализм? Или отлучить их раз и навсегда от христианского социализма? А как быть со всякого рода промежуточными типами? Ведь падшесть человеческой природы радикальна и повсеместна, так что «всегда послушных» практически не останется. Но тогда можно ли говорить о христианском социализме как о социальном учении Церкви?

Во-вторых, как бы начальствующие в христианском социализме ни были на высоте положения, всё равно учесть все частные интересы вряд ли возможно. Значит, их придется насильно урезать, что негативно скажется и на моральном климате христианского социализма, и на качестве церковного служения. Ведь каждому Господь дает таланты: кому десять, кому пять, кому два, кому один, и все обязаны их полностью реализовать. Все ли смогут принести «прибыль», если их интересы будут ограничены ради сохранения целого?

Наконец, в-третьих, всегда есть вероятность подделки. Ведь, как уже указывалось, падшесть тотальна, и никогда нет гарантии, что вместо подлинного христианского социализма мы не обретем суррогат, а то и полную противоположность. Ясно, что в этом случае надо уходить, искать подлинное. Но без свободы это невозможно.

Отсюда ясно, что всякая реализация христианского социализма будет полноценной только при условии сохранения свободы, в том числе, и внешней.

3. Государственный христианский социализм

Может ли быть реализован христианский социализм в рамках государства? Вопрос непростой, требующий рассмотрения противоположных тенденций.

С одной стороны, Церковь всегда стремилась использовать государство для христианизации социальной сферы. Если католичество хотело встать над государствами и принудить их стать христианскими не только номинально, но и реально, то восточная Церковь охотно шла на «симфонию», т. е. слияние с государством, для чего император возводился в ранг главы Церкви. Заметим, что с точки зрения христианского социализма более последовательной была позиция католической Церкви: она до XIII в., по крайней мере на уровне теории, сохраняла христианский социализм. В частности, общность имущества объявлялась установлением «естественного закона», т. е. закона, данного Богом падшему человеку для исполнения. Православная же Церковь оставила христианский социализм уже в V в., после низложения святителя Иоанна Златоуста и разгрома его последователей. Обе попытки использовать государство для воцерковления социума не удались, однако это нисколько не дискредитирует саму тенденцию к такому решению социальной проблемы.

С другой стороны, Церковь всегда чувствовала свою иноприродность с государством. Церковь – от Неба, государство – от земли. В Церкви всё должно делаться по любви, государство же утверждает свою власть с помощью силы. Брать методы друг друга ни та, ни другая стороны не могут, не потеряв своего лица. Правда, Церковь зачастую выступает государством для христиан, а государство иногда играет роль Церкви (пример – советское государство). Однако полное слияние Церкви и государства возможно лишь в случае, когда все граждане станут христианами, причем не номинальными, а подлинными. Если же население составляют христиане неподлинные (а разве все могут быть настоящими?), то слияние Церкви и государства дает двоякий эффект. Во-первых, государство начинает поддерживать веру силой (или обманом, манипуляцией сознанием). Во-вторых, появляется слой, мимикрирующий под христианство, но сознательно исповедующий совершенно другие ценности. Потеря свободы тут очевидна.

Учитывая эту амбивалентность, посмотрим с точки зрения христианского социализма на социальную жизнь России до и после революции.

В царской России Церковь де-факто образовывала один из государственных департаментов, разумеется, своеобразный. Результатом этого стало падение веры и массовый фактический отход населения от Церкви, что затушевывалось формальной поголовной «крещеностью» его. И тем не менее дух народа всегда был в значительной мере христианским, что выражалось в общинных традициях, желании послужить ближнему, огромном смирении в принятии воли Божией. Частично в силу своего положения, частично по другим причинам, Церковь и не стремилась к осуществлению христианского социализма. Более того, сурово критикуя социалистические идеи, Церковь в то же время признавала нормальными нарождавшиеся капиталистические порядки. Получалась нелепая ситуация: вместо того, чтобы звать народ к высшему, Церковь, наоборот, охраняла существующий безблагодатный строй. Парадоксально, но чаяния народа оказались выше того, что предлагала Церковь. Следствием этого стал не только дальнейший отход народа от Церкви, но и его революционизация, поскольку надежды на осуществление справедливости он не видел даже в Церкви, которая, казалось бы, в первую очередь должна была стремиться к правде. Результат известен – революция, в ходе которой всплыли и в конце концов взяли власть большевики, антихристианский дух которых был очень силен.

В советское время ситуация изменилась, причем чрезвычайно показательным образом. Было достигнуто полное слияние власти и «Церкви», если под «Церковью» понимать партию. Любопытно, что реализовался «католический вариант»: «Церковь»-партия была структурой, осуществлявшей управление как государством, так и всем народом. Еще более любопытно, что партией стала активно осуществляться программа построения, если так можно выразиться, «антихристианского социализма», т. е. социализма без Бога, во многом богоборческого, но всеё-таки социализма, причем в его государственном варианте. Поэтому советский строй можно рассматривать как гигантский эксперимент по построению государственного «христианского социализма» (в кавычках, ибо необходимо учитывать приставку «анти-»).

Результаты этого эксперимента противоречивы. С одной стороны, «христианский социализм» (точнее – союз веры и социализма) доказал свою силу и эффективность. СССР стал второй державой мира, победил в тяжелейшей войне, создал многонациональную империю. С другой стороны, стабильность этого общества оказалась недостаточной, и после 70 лет существования он рухнул. Одной из причин (но не единственной) крушения советского строя был его тоталитаризм, недостаток внешней свободы. Несвободой были недовольны все. Правда, одним нужна была свобода для актуализации более высоких ценностей, прежде всего – христианских, другим же советский строй мешал загребать деньги. Однако во время перестройки и те, и другие объединились, и результат налицо: советская цивилизация ушла в прошлое.

Осмысляя результаты «эксперимента», можно заключить, что реализация государственного христианского социализма – дело крайне проблематичное. Правда, в истории имел место государственный христианский социализм. Имеется ввиду государство иезуитов в Парагвае. Однако то был уникальный случай поголовной катехизации народа-младенца, который на тот момент жил в условиях первобытного коммунизма, так что проблемы принятия общественной собственности не было. Для современных наций такое невозможно: и экономические условия, и нравственное воспитание, и традиции не позволяют всем или большинству стать христианами, приветствующими общественную собственность. А раз так, то поддержание государственного христианского социализма возможно только силой. Иначе говоря, христианско-социалистическое государство неизбежно становится тоталитарным.

4. Наследство Неплюева

Иной способ реализации ХС был разработан Н.Н. Неплюевым – выдающимся христианским мыслителем, далеко не полностью оцененным у нас в России. Неплюев – создатель единственной в России православной общины – Кресто-Воздвиженского Трудового Братства, жизнь которого была основана на труде в условиях общности имущества. Это община просуществовала около полусотни лет и была разрушена лишь в период коллективизации. Безусловно, Кресто-Воздвиженское Братство является ярким примером христианского социализма (хотя сам Неплюев такой терминологией не пользовался). Конечно, создание такой общины – выдающееся достижение. Однако Неплюев понимал, что одна ласточка погоды не делает: необходимо создание сети подобных общин, как в деревнях, так и в городах, как среди простого народа, так и интеллигенции. Такую сеть он называл Всероссийским Братством. Неплюев видел во Всероссийском Братстве проект, альтернативный большевистскому и единственно позволяющий избежать разрушительной революции. Развернуть движение по созданию Всероссийского Братства Неплюеву не удалось, однако его идеи представляются весьма плодотворными. Рассмотрим их более внимательно.

Прежде всего, предполагаемое Всероссийское Братство, безусловно, и есть христианский социализм, о котором всё время идет речь. Общий труд и общая собственность братчиков имеют в своей основе братолюбие и христианскую любовь. Составляющие сеть братства являются церковными общинами, входящими в состав Русской Православной Церкви. Однако понимая, что христианский социализм не под силу всему населению, Неплюев предполагал, что Всероссийское Братство должно быть как бы верхним слоем общества, лучшей его частью, которая сугубо добровольно выбрала такой модус жизни. Иначе говоря, в неплюевской модели христианского социализма принцип свободы полностью выполняется: каждый волен войти в одну из общин Всероссийского Братства и выйти из нее, или перейти в другую общину, так что Всероссийское Братство составляет лишь часть общества (возможно – меньшую).

Далее, Неплюев надеялся, что государство и вообще всё общество будут не только толерантно относиться к Всероссийскому Братству, но и активно его поддерживать, понимая, что Всероссийское Братство является воплощенным примером подлинно христианской жизни. По мысли Неплюева, создание Всероссийского Братства – дело всего народа, всех слоев населения: власть должна дать правовую санкцию, Церковь – осуществлять духовное окормление, помещики должны предоставить средства и землю, интеллигенция должна разработать идеологию таких братств, наконец, простой народ должен стать основой всего движения, вступая в братства.

Наконец, будучи вершиной общества, Всероссийское Братство является и вершиной Церкви. Дело в том, что Неплюев достаточно прохладно относился к монастырям. Он считал (и не без оснований), что в монастырь идут люди, которые хотят порвать с миром и посвятить себя личному спасению. Не осуждая такого желания, Неплюев тем не менее не видел в этом идеала христианства, ибо в этом случае практически полностью отсутствует его социальная составляющая, которая является необходимой формой любви к ближнему. В братствах типа Кресто-Воздвиженского он видел более высокий тип христианской жизни, сочетающего лучшие традиции монашества (в частности, общежительное устроение, молитвенность, дисциплину, высокий нравственный уровень) с семейной и общественной жизнью.

Таким образом, по сути Неплюев предлагал более совершенную модель христианской жизни, можно сказать – «новых монастырей». Здесь он идейно смыкается с св. Иоанном Златоустом, прямо с амвона призывавшего своих прихожан последовать примеру христиан Иерусалимской общины (которые, как известно, устроили первохристианский коммунизм), мечтая превратить весь Константинополь в подобного рода общину. Конечно, идея «новых монастырей» требует развития и осмысления. Как же можно представить себе ее реализацию в современной России?

5. Путь к «новым монастырям»

Разумеется, само название «новые монастыри» – метафора. Оно призвано указать на то, что эта идея является развитием «старых монастырей», тех самых, которые последователи преподобного Сергия создавали по всей Руси, осваивая тем самым ее территорию и неся на Русь свет православия. Теперь наступило иное время: территория России географически худо-бедно освоена, но духовно совершенно заброшена. «Старые монастыри», конечно же, являются олицетворением христианского духа и благодатных даров, хранимых Церковью. Но, увы, замкнутые на себя, научить социум жить по-православному они не могут. Нужны новые формы, новые «модели», новые приемы христианизации. Тут-то «новые монастыри» и могут помочь.

«Новые монастыри» одновременно относятся и к Церкви, и к социуму. Точнее, они являются попыткой воцерковить социум, пусть не полностью, но сделать его христианским. Они, связанные, так сказать, в сеть христианского социализма, образуют как бы новый слой русской жизни. Слой высшей духовности, братолюбия, христианской любви, милосердия. Но и слой высшей ответственности, добросовестного отношения к делу, творческой активности.

В «новых монастырях» живут семьи, которые, однако, не замыкаются в себе и своей собственности, а строят свою жизнь, гармонично сочетая интересы семьи, общины и всей ХС-сети. Отдавая свою жизнь Богу, люди христианского социализма делают это через отдачу своих сил на помощь ближним и дальним. Любопытно, что хозяйственный строй «новых монастырей» можно охарактеризовать почти коммунистической формулой: «от каждого – по способностям, каждому – пропорционально необходимости». Составляя государство в государстве, сеть христианского социализма имеет свой «совет министров», «армию», «суды» и прочие атрибуты государства, которые одновременно и «Синод», и «Собор».

Но, повторяем, кто не хочет, не выдерживает, не имеет терпения может выйти в «мiр» – остальную часть общества, не теряя реноме добрых христиан. А «мiр» живет, как умеет. Тут главная проблема – наладить мирную совместную жизнь двух слоев. Думается, что это возможно, если и Церковь и государство будут поддерживать сеть христианского социализма, охранять ее на разных уровнях: правовом, экономическом и просто физическом. Для русского общества такое возможно, хотя капитализм, который неизбежно будет господствовать в «мiру», будет стараться разрушить христианско-социалистическую сеть. Но если народ будет видеть в христианском социализме святыню, то это будет сделать не так-то просто.

Несколько слов об экономике «новых монастырей». Совместный труд с религиозной мотивацией – самый производительный. Поэтому экономически «новые монастыри», как представляется, смогут выжить без значительной посторонней помощи. Однако капиталистическая реальность такова, что успех предприятия оказывается невозможным без значительного капитала. Тут должны помочь все: и государство с дешевыми кредитами, и Церковь, и «православные предприниматели». Последние должны рискнуть вложить средства в это новое «дело», не мечтая о быстром успехе и значительной прибыли.

Итак, идея «новых монастырей» предполагает иную стратегию строительства: не постепенное возрастание всего общества к христианскому социализму через промежуточные формы, а локальную реализацию христианского социализма уже сейчас и затем разрастание христианско-социалистической сети, «оккупирующей» остальной социум. Такое «двухслойное» общество – уже не утопия, а вполне реальное дело. В слабой форме и малом масштабе нечто подобное существует и сейчас. Так, у католиков есть «мондрагонская» система кооперативов. Правда, распределение там не вполне христианское: не «по необходимости», а «по труду». «Иудейский социализм» реализован в Израиле в форме кибуцев. Но, в отличие от кибуцев, наши «новые монастыри» – обязательно православные образования.

Церковь вовсе не обязана полностью уходить в христианский социализм. Да и вряд ли это возможно: ведь жить в условиях общности имущества под силу только совершенным. Однако Церковь, оставаясь в «мiру», должна оттуда поддерживать свой авангард и поставлять туда лучших. Впрочем, такая форма жизни не заказана и для других конфессий и религий.

Кроме того, «мiр» сам может приближаться к социализму, развивая государственную собственность, реализуя социальные программы и скрадывая социальное расслоение. Церковь всё это должна приветствовать, но создавать и свой, христианский, социализм. Ибо он нужен и Церкви, и «мiру». Церкви – для того, чтобы создать эффективную среду для изживания греха. Мiру – как светильник, который ставят не под кровать, а на видное место, чтобы он светил всем.

Ну а что дальше? Как должно развиваться общество, уже имеющее в себе сеть «новых монастырей»? Видимо, в сторону расширения христианско-социалистической сети, которая станет не только лучшей, но и большей частью общества, а «мiр» превратится в резервации, вкрапленные в тело христианского социализма. Конечно, для этого совершенно необходимо превращение государства в христианское государство. Иначе говоря, постепенное, осторожное продвижение в сторону государственного христианского социализма, но ненасильная «большевистская» реализация его. Ибо государственный христианский социализм мыслим, если все граждане, или их существенное большинство, обладают уровнем нравственности, достаточным для жития в условиях общественной собственности. В этом случае сама общественная собственность будет закреплена правовым образом волей народа. Достичь столь высокой христианизации населения очень трудно, даже для наиболее христианской из стран – России. Поэтому речь идет о том, как «должно», а не как «будет». Да и христианские пророчества недвусмысленно говорят нам, что так как раз не будет. Но всё же стремиться к этому, идти в этом направлении мы, христиане, обязаны.

Сейчас то здесь, то там возникают попытки создать подобного рода христианские коммуны. Наши иерархи пока к этому движению относятся с большой осторожностью. Но если Церковь не только даст «добро», но и активно поддержит эти начинания, то начало «новым монастырям» будет положено.

Богом России предназначено реализовать христианский социализм. Кто знает, может быть осуществлением проекта «новых монастырей» Россия наконец-то выполнит свое призвание.

2004 г.

Христианский социализм как русская идея

I

Русская идея – это замысел Божий о русском народе. Это тот идеальный образ, к которому должен стремиться наш народ в истории. Бог хочет, чтобы русский народ воплотил эту идею в жизнь. Конечно, эта идея Творцом не указана явно, ее нам нужно расшифровать самим, вглядываясь в свою историю. Распознать русскую идею и ее точно сформулировать – задача исключительной важности. Если эта идея будет удовлетворительно понята, и народ, несмотря ни на какие препятствия, будет стремиться к ее осуществлению, то будет и божественная помощь. А потому обеспечен и успех. Если же мы ошибемся, если среди многообразия явлений и тенденций не увидим предназначенного нам задания, если поведем народ помимо Божьей воли к ложным целям, то тщетны наши усилия – Господь не поддержит наших трудов и в конце концов разорит всё содеянное. Дабы новые поколения, умудренные прошлым опытом, пошли более верным путем.

Русский народ – народ великий. А потому его идея под стать ему: она удивительно высока. Ее высота манит, требует выявления сущности. И русские люди всегда, в течение всей своей истории, пытались русскую идею сформулировать. А с накоплением опыта и развитием русского самосознания это удавалось сделать всеё более точно и глубоко. Но какова же она – русская идея?

II

Сформулировать русскую идею – задача сложная. И в то же время настолько простая, что это можно сделать буквально в двух словах. «Христианский социализм» – вот ее краткая формула. Разумеется, она требует расшифровки.

«Бог есть любовь» (1 Ин. 4:8). А потому христианство, исповедующее истинного Бога, – религия любви. Через любовь к ближнему мы обретаем спасение и восходим к Богу Живому. Но, по слову апостола Павла, «Любовь не ищет своего» (1 Кор. 13:5). А потому, чем больше христианское общество проникается любовью, тем настойчивее оно стремится к общей собственности. Этот закон впервые продемонстрировали первохристиане Иерусалимской общины, когда, исполнившись Духа Святого, они «все, которые владели землями или домами, продавая их, приносили цену проданного и полагали к ногам апостолов; и каждому давалось, в чем кто имел нужду» (Деян. 4:34–35), так что «никто ничего из имения своего не называл своим, но всё было у них общее» (Деян. 4:32). Если выросшая из нелицемерной христианской любви общая собственность закрепляется в организационно-правовых нормах, то такой общественный строй и является христианским социализмом. Итак, христианский социализм – это особый общественный строй, идеология которого основана на христианских ценностях (в России – на православии), а экономический уклад – на социалистических принципах.

Необходимо подчеркнуть, что слово «социализм» тут понимается в классическом смысле – как общественная собственность на средства производства. Более того, христианский социализм стремится не просто к распределению по труду, но к более высокой норме – распределению пропорционально нуждам. Больше должен получать не самый работоспособный, а самый нуждающийся. Это уже «христианский коммунизм», может быть, такое название будет даже более точным.

Христианский социализм следует отличать от так называемого «социального христианства», под которым понимается некая политика благотворительности, проводимая Церковью совместно с государством, но без изменения основ социально-экономического строя, т. е. в рамках капитализма. Такое «социальное христианство» вовсе не является той русской идеей, которую призван осуществить наш народ. Будучи вполне в духе католической социальной доктрины, оно поддерживается рядом христианско-демократических партий Западной Европы. Его идеалом является цивилизованный, «мягкий» капитализм, где богатые благотворят, а бедные смиряются и с благодарностью принимают милостыню, чем спасаются и те, и другие. «Социальное христианство» – лишь шаг в направлении христианского социализма, но шаг еще на языческом поле. Частная собственность, растаскивая людей по углам, препятствует единению в любви. Русский народ призван к гораздо большему – к осуществлению подлинно христианских социальных отношений, необходимым условием которых является общественная собственность.

Кардинально отличается христианский социализм и от социализма советского. Замешанный на атеизме и богоборчестве, этот социализм пытался посредством общественной собственности установить на земле справедливость. Но справедливость – лишь социальная форма любви к ближнему. Однако советский социализм как раз яростно отрицал подлинный источник любви – Христа Бога, а потому сам оказался беден на любовь, а значит, и на справедливость. Сказано в Евангелии: «Без Меня не можете делать ничего» (Ин. 15:5); забвение этой аксиомы и привело советский социализм к гибели, ибо его теоретики не могли постичь, что социальные формы хозяйствования сами по себе не способны удержать справедливость. Христианский социализм полагает, что без высочайшей нравственности, основанной на исполнении христианских заповедей, совершенные формы общественного бытия недостижимы. Более того, сами эти формы он рассматривает как заповедь Господню. Точнее, как социальный эквивалент заповеди «возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мф. 22:39).

Христианский социализм вместе с тем и социализм национальный. Не в смысле национальной исключительности, а в смысле мессианского призвания, в смысле исполнения предназначенной народу воли Божией. Христианский социализм, конечно же, – идеал всемирный, предназначенный всем народам. Но народ русский должен первым проложить к нему дорогу. И мы верим, что национальные особенности русского народа, если взять их идеальную сторону, в наилучшей степени способствуют выполнению своей миссии. Поэтому реализация христианского социализма должна основываться на ценностях, традиционно исповедуемых русским народом. Прежде всего, в построении христианского социализма должна активно участвовать Русская Православная Церковь. Для этого Русская Православная Церковь должна превратиться из маргинальной организации, исповедующей личное спасение, в подлинного духовного лидера русского народа, ведущего к осуществлению его мессианского призвания.

Конечно, такой образ христианского социализма представляет собой идеал. Человек – существо падшее, и любовь у него – искаженная, неполноценная. И тем не менее в своей существенной части этот идеал достижим, причем достижим реальным русским народом, если его духовные и государственные вожди осознают, что только этот путь угоден Богу.

Поразительна судьба этой великой идеи. С одной стороны, она имеет массу противников, причем яростных, не допускающих даже мысли, что христианство может быть совместимо с социализмом. Однако и богословие, и философия, и, главное, историческая судьба России показывают, что христианский социализм и есть подлинный образ Святой Руси, та высшая заданность, к воплощению которой вело и ведет нас провидение. Попытаемся этот тезис обосновать более обстоятельно.

III

В течение тысячелетия основой русской жизни было православие, освященное святоотеческой традицией. Но именно эта традиция и возвещает о христианском социализме. Имеется в виду имущественное учение великого учителя Церкви IV–V вв. святителя Иоанна Златоуста.

Учение Златоуста базируется на глубоком анализе Нового Завета. Оно носит нравственный характер, включая в себя как личный уровень, так и уровень общественный. Прежде всего, святитель указывает, что богатство является огромным соблазном. При этом, чем богатство больше, тем более оно разжигает любостяжание, а то, в свою очередь, стремится увеличить богатство, и т. д. В результате, богач становится рабом своего имения, полностью отдаваясь накопительству. Освободится от этой смертоносной петли, по Златоусту, можно только, совершенно избавившись от собственности. Именно полное нестяжание, оставляя душу свободной для стремления к Богу, является личным идеалом христианина.

Но еще большие беды богатство приносит в общественной сфере, поскольку богач в своем неудержимом стремлении ко всё большему обладанию не щадит никого, становясь злобным хищником. Иначе говоря, стремление к богатству убивает любовь к ближнему. Вылечить этот недуг можно лишь милостыней, причем настолько щедрой и всеобъемлющей, что она естественно переходит в общее обладание. Златоуст превозносит жизнь Иерусалимской общины и призывает своих прихожан последовать их примеру. С другой стороны, частную собственность, а точнее, слова «мое» и «твое», собственность выражающие, он характеризует как «жестокие», «произведшие бесчисленные войны», «холодные». Златоуст даже бросает: «слово это – «мое» – проклятое и пагубное, оно привнесено от диавола» [XI, с. 181].

В своем взгляде на имущественную проблему Златоуст солидарен с другими святыми отцами, в частности, своими старшими современниками, представителями каппадокийской школы богословия Василием Великим, Григорием Богословом и Григорием Нисским. Так, Василий Великий высказывает удивительно чеканную формулу: «Чем больше у тебя богатства, тем меньше в тебе любви». Кроме того, отцы-каппадокийцы, помимо нравственных аргументов, в защиту своей имущественной позиции выдвигают еще чисто онтологические доводы. По их мнению, всё человечество было сотворено в раю по образу Пресвятой Троицы: множество ипостасей-личностей имело общую человеческую природу в лице первочеловека Адама. Грехопадение Адама привело к распадению общей природы на «осколки» (Василий Великий) по числу человеческих личностей. Поэтому спасение человечества предполагает восстановление общей человеческой природы, и шагом к этому является введение общности имущества подобно тому, как это делается в общежительных монастырях. Другими словами, сам путь спасения человека, его восхождения в Царство Божие предполагает необходимым общественную собственность.

Как видим, святоотеческое наследие определенно считает, что не частная, а именно общественная собственность является христианским социальным идеалом. Оказывается, что общественная собственность – вовсе не провокация большевиков-материалистов, а благодатная основа, на базе которой единственно возможно создание духовного общества. Однако Златоуст замечает: «Но скажи мне: любовь ли родила нестяжание, или нестяжание – любовь? Мне кажется, любовь – нестяжание, которое укрепляло ее еще больше» [IX, с. 110]. Это означает, что не форма общности (под «нестяжанием» в данном контексте святитель понимает общность имуществ) является причиной благодатной жизни, а христианская любовь; общественная собственность ее лишь укрепляет. Но если любви нет, то общность имуществ, наоборот, может стать одной из форм закабаления личности.

IV

Творения Василия Великого, и в особенности Иоанна Златоуста, были известны на Руси с древнейших времен. Русское общество зачитывалось «Златоструями», «Измарагдами» и «Маргаритами» – сборниками выписок из святых отцов. И через них оно впитало в себя и святоотеческое имущественное учение, которое прекрасно сочеталось с благородным и смиренным духом народа и его жизнью в условиях бескрайних просторов и сурового климата. В результате, у русского народа выработался особый менталитет, характеризующийся отрицательным отношением к накопительству, и стремлением к общинности. И этот менталитет оказал огромное влияние на исторические судьбы Руси.

В России очень поздно (во второй половине XVIII в.) сформировалось «европейское» право частной собственности. Но и оно господствовало лишь в незначительной части народа, в основном, в высшем дворянском слое. Подавляющее большинство населения, крестьяне, жило в условиях крестьянской общины, в которой не было права частной собственности на основное средство производства – землю. Земельные наделы периодически переделялись, причем, всем миром, в зависимости от изменения состава общины и нужд отдельных семей. Сельская община продемонстрировала удивительную живучесть. Она пережила даже столыпинскую реформу, специально ориентированную на ее разрушение, и была уничтожена лишь в начале 30-х годов бульдозером большевистской коллективизации. Фундамент общины – одновременно и социальный, и христианский. А потому ее с полным основанием можно считать одной из форм христианского социализма. Правда, социализма весьма умеренного, поскольку до подлинной христианской общинности, включая совместный труд, крестьянская община не дотягивалась.

Будучи глубоко православным, наш народ уже давно стал осмысливать свою роль в мировой истории. Лишь только Русское государство получает суверенитет, старец Филофей возводит Москву в статус православной империи, «Третьего Рима», «а четвертому не бывать». К сожалению, дореволюционный период нашей истории, выдвигая принцип «православие, самодержавие, народность», так и не смог построить подлинно христианский социум. Увы, примат православия и практически поголовное крещение русского народа уживались с рабством и социальной несправедливостью. Такое православие, официально-храмовое, не стремящееся осуществить правду и любовь на русской земле, было Господу не угодно, так что приход к власти большевиков не следует считать случайностью.

Однако именно перед революцией произошел новый качественный скачок в осмыслении русской идеи. Наши выдающиеся религиозные мыслители, причем не только философы, но и писатели, в первую очередь – Достоевский, сказали миру новое, неведомое доселе слово. Они поняли, что русская идея имеет религиозно-социальную природу. Иными словами, в своей исторической миссии Россия должна явить миру праведное общество, строй которого основан на христианских заповедях. На необходимости социальной составляющей христианства сходились практически все мыслители. Всеобщим было также отвержение капиталистического пути России. Но в видении конкретной формы христианской социальности единомыслия достигнуть не удалось. Многие русские мыслители встали на позиции христианского социализма. Среди них – С. Н. Булгаков, Г. П. Федотов, В. Ф. Эрн, Л. П. Карсавин, Ф. А. Степун. Причислял себя к христианским социалистам и Н. А. Бердяев. Однако другие, – а среди них такие выдающиеся мыслители как В. С. Соловьев, С. Л. Франк, П. И. Новгородцев, И. А. Ильин, – связывали будущее России с экономическим укладом, основанным на частной собственности. Таким образом, хотя русская идея фактически была сформулирована, но она не стала общепринятым мнением интеллектуальной элиты России. Многие из плеяды наших философов пережили революцию и из-за рубежа всматривались в достоинства и недостатки России социалистической, что, безусловно, углубляло их размышления. Наша задача – в полной мере использовать накопленный ими идейный багаж.

Было бы совершенно неверно рассматривать советский период русской истории как черный разгул сатанизма. Наоборот, новая власть старалась решить те социальные проблемы, перед которыми остановилась Российская империя. И многое удалось: Россия вышла на пик не только могущества, но и социальной высоты. Было, хотя и с искажениями, введено не только распределение по труду, но и элементы коммунистического распределения. Но главное достижение советского социализма заключалось в небывалой общности людей, объединенных великой целью. Как пели в те времена: «Раньше думай о Родине, а потом – о себе». Это позволило нашему народу победить в Великой Отечественной войне. Во многом была реализована соборность, которая лишь брезжила в дореволюционный период. Однако эта соборность была искаженной, «атеистической» соборностью. Атеизм, как уже указывалось, был органическим недостатком советского социализма, увы, недостатком непреодолимым, предопределившим его гибель.

V

Таким образом, Россия уже дважды в мировой истории разными путями пыталась достичь своего предназначения. Первый раз – через идею «Третьего Рима». Тогда Русь пошла путем храмового православия, но не уделила должного внимания просветлению социальной жизни народа. Второй раз – через III Интернационал, через идею построения общества социальной справедливости, но отрицая веру в Бога. Обе попытки оказались безуспешными. Достичь синтеза не удалось. Теперь перед Россией стоит задача реализации своей идеи через христианский социализм, в котором органично сливаются обе русские традиции.

Христианский социализм – идея огромного масштаба, которая может сплотить русскую нацию. Эта задача – не возврат к прошедшему, а творческое созидание будущего. Эта идея – поистине идея великая, которую давно чает великий русский народ, вне которой его полноценное историческое бытие невозможно. Только она сможет актуализировать дремлющие в нём силы и указать ему путь к выходу из теперешнего затяжного кризиса. Подчеркнем еще раз: эта идея – не мечта прекраснодушных идеалистов. Она – веление Божие. И судьба русского народа была и будет всегда связана с воплощением этого великого метаисторического призвания. Попытки же уклонения от этой трудной, но высокой судьбы были и будут наказуемы Богом.

Такие Суды Божии можно ясно различить в исторических путях нашего народа. Казалось бы, в конце XIX в. Россия начала быстро наращивать свой промышленный потенциал и нагонять ведущие индустриальные державы мира. Чего же лучше? Но это было уклонение в капитализм, а значит – в сторону от русской идеи. И последовала Октябрьская революция – одновременно и суд над прошлым миром, и указание нового, социально-ориентированного пути. Или, казалось бы, во второй половине XX в. СССР залечил нанесенные войной раны, общество обрело стабильность, благосостояние росло. Разве не прекрасно? Но, с точки зрения русской идеи, это был провал: социализм из народного переродился в бюрократический, став из светлой идеи демагогией, а христианская вера рассматривалась большинством населения как «отправление религиозного культа» старухами в платочках. И снова Суд Божий, снова разрушение построенного и выход на новый маршрут – глобализационной экономики. Нет нужды доказывать, что последний для России – это путь в никуда, и если мы по нему будем двигаться, то новой катастрофы нам не избежать, ибо этот путь еще более далек от русской идеи, чем два предыдущих пути.

VI

Каковы барьеры, стоящие на пути русского христианского социализма? Конечно, нынешняя государственная власть, ориентированная, как известно, на западный вариант капитализма, очень от него далека. И, тем не менее, главное препятствие – это отрицательная позиция Русской Православной Церкви. Само словосочетание «христианский социализм» рассматривается нашими богословами как абсурдное, связывающее два несовместимых понятия. Христианский социализм объявляется утопией, попыткой устроения «рая на земле». В то же время, за подлинную позицию Церкви принимается концепция «социального христианства», в основу которой кладется примат частной собственности.

Многообразны причины такой позиции Церкви. Они уходят корнями в двухтысячелетнюю церковную историю, и в данной работе не место их подробно анализировать. Важно уяснить, что эта позиция – трагическое недоразумение. Она игнорирует апостольское предание и святоотеческую традицию. Предлагая частную собственность в качестве базы христианского общества, она идет против Евангелия, в котором нет ни одного речения, прямо или косвенно ее оправдывающего. Эта позиция идет и против церковной практики, всегда стремящейся к устроению общежительных, т. е. реализующих общность имущества, монастырей. Нынешняя церковная позиция, дискредитируя Церковь как нравственный авторитет, лишь отталкивает от нее наиболее искренних и честных сторонников коммунистической идеи.

Вернуться к святоотеческому учению, которое, как было уже сказано, приводит к христианскому социализму, – вот насущная необходимость. Впрочем, официальные документы Церкви отнюдь этому не препятствуют. Дело в том, что «Основы социальной концепции Русской Православной Церкви» по поводу социально-экономического строя хранят молчание, так что пока есть полная свобода определиться. Но пока наши богословы фактически ориентируются на частную собственность, по сути дела следуя протестантским и католическим разработкам.

Христианский социализм, разумеется, по недоразумению, представителями Церкви был столько раз уничижаем, что необходимо ответить хотя бы на некоторые пункты критики.

Одно из самых частых обвинений в адрес христианского социализма – «ересь хилиазма», попытка построения «рая на земле». Обвинение надуманное. Прежде всего, само понятие «рай», как оно понимается в христианстве, предполагает бессмертие, вечную жизнь. Конечно же, говорить о победе над смертью до Второго пришествия было бы опрометчиво. В этом падшем мире бессмертие, видимо, недостижимо ни в научном плане (как это предполагал русский философ Н. Ф. Федоров), ни в плане мистическом, как воскрешение праведников по учению хилиастов. Ценность хилиастической доктрины совершенно в другом. Сторонник хилиазма св. Ириней Лионский (II в.) говорит, что в тысячелетнем царстве «достойные постепенно привыкают вмещать Бога» [1, с. 514]. Тут святитель указывает, что в Царстве Божием человек будет помещен в особо тесное соприкосновение не только с Богом, но и другими праведниками (вспомним учение Василия Великого о восстановлении единой человеческой природы в процессе нашего спасения), и этому необходимо учиться уже здесь, на земле. Иначе говоря, чтобы жить в Царстве Божием, нужно пройти школу общежития, в которой отношения между людьми хотя бы отдаленно напоминают отношения Царства. И в этом огромное сотериологическое значение христианского социализма. Святые отцы говорили, что Царство Небесное начинается уже здесь, на земле. Думается, что это верно не только в личном, но и в социальном плане. Если же кто построением праведных человеческих отношений на земле пренебрегает, то этим он лишь доказывает, что Царство Небесное не очень-то ему и нужно.

Другой ярлык, который часто привешивают к христианскому социализму, называется «утопизм». Под этим подразумевается, что христианский социализм слишком высок для падшего человечества; в особенности непомерно высока норма общности имущества. Такой замах нереализуем, и попытка его осуществления приведет к еще большему падению. Собственно, это и произошло с советским социализмом. Недобросовестность этого обвинения видна хотя бы из того, что громадное 250-миллионное государство жило 70 лет в условиях общественной собственности и достигло при этом удивительных успехов. Пример Советского Союза как раз доказал обратное: человек, даже падший, может жить при господстве общей собственности. Причем нужно помнить, что всё это происходило в условиях неверной, атеистической идеологии, которая не могла дать подлинных стимулов к коллективному труду. Тем более, – общая собственность реально возможна и благодатна, когда она основывается на вере во Христа Спасителя.

Наконец, нередки отождествления социализма с тоталитаризмом. Относительно исторического советского социализма такие обвинения небезосновательны. Гиперэтатизм и всеобязательность застывшей идеологии закрывали путь к свободному осмыслению и обсуждению проблем России. Эти ошибки в христианском социализме должны быть преодолены. Конечно, подлинная любовь – когда личность сознательно жертвует своим ради всех. Но такая любовь – дело самоопределения каждой личности, свобода которой должна быть соблюдена. Поэтому переход к христианскому социализму не может мыслиться ни через революцию и насильственную экспроприацию, ни через государственное принуждение. Наиболее верный путь – создание добровольных православных трудовых братств, аккумулирующих в себе функции православного прихода и производственного предприятия. Если такого рода братства будут поддержаны и Церковью, и государством, то вскоре они образуют особый христианско-социалистический сектор экономики, который, как можно надеяться, будет расширяться.

—————

Разумеется, трудности реального воплощения русского православного социализма огромны. Пока все против него: и Церковь, и государство, и российское общество, и мировая закулиса. Но отчаиваться не следует. «…человекам это невозможно, Богу же всё возможно» (Мф. 19:26). Надо быть верным русской идее и активно работать над ее воплощением. В этом видится наш крест и наше следование за Христом.

Литература

IX. Творения святого отца нашего Иоанна Златоуста, Архиепископа Константинопольского, в русском переводе : соч. в 12 т. СПб.: Издание Санкт-Петербургской духовной академии, 1894–1911. Т. IX.

XI. Там же. Т. XI.

1. Ириней Лионский, св. Творения. М.: Паломник, Благовест, 1996.

17 июня 2004 г.

Содержание русского проекта

Почему гибнет Россия? Гибнет во всех смыслах: экономическом, политическом, моральном, демографическом, духовном, даже территориальном. Потому что у нас отобрали великую идею. Без великой идеи России не жить, без нее она существовать в принципе не может. Все предыдущие 500 лет Россия такую идею имела: сначала – идею Третьего Рима, христианского царства, а затем – идею построения коммунизма. Теперь не то что великой, нет никакой идеи. Вот Россия, приватная и приватизированная, и летит стремительно в пропасть.

В своей истории Россия всегда умела великую идею преображать в политический проект. Идея Третьего Рима оплодотворила колоссальный проект императорской России, идея коммунизма – советский проект. Оба эти проекта неоднозначны и вместе с прекрасными имели и темные черты. Однако невозможно отрицать, что оба они породили две великие цивилизации, которые на самом деле являлись фазами одной, русской, цивилизации. Заметим, что оба проекта – имперские. Иначе говоря, оба проекта породили мощные государства, несущие другим народам свою идеологию. Поэтому и новый русский проект, призванный не только спасти, но и возродить Россию, естественным образом должен быть имперским. Однако империя и имперскость – не самоцель. Империя – лишь форма нового русского проекта. Но каково его содержание? Если мы ведем речь о Новой Русской Империи, то под какую идею она должна создаваться?

Представляется, что эту идею можно сформулировать буквально в двух словах: «христианский социализм».

Термин этот многими признается неудачным. Но думается, что его использование оправдано. Термин этот не более неудачен, чем слово «империя», которое тоже вызывает негативные ассоциации. Слов – мало, а смыслов, которые необходимо выразить в сфере политологии и идеологии, – великое множество, так что приходится в уже не раз использованные термины вкладывать новое содержание.

Так что же такое христианский социализм? Это особый общественный строй, идеология которого основана на христианских ценностях (в России – на православии), а экономический уклад – на социалистических (коммунистических) принципах. В основе христианского социализма лежит заповедь «люби ближнего, как самого себя», осуществление которой неизбежно приводит к идее общей собственности. Такая любовь, преодолевающая индивидуализм, возможна только в обществе семейного типа и, следовательно, на государственном уровне наиболее подходящей средой для реализации христианского социализма является именно империя. Идея христианского социализма совмещает в себе высокую духовность с материальными аспектами земной жизни. Прекрасно сочетаясь, обе компоненты идеи – христианство и социализм – поддерживают друг друга. И это соединение Неба и земли придает идее устойчивость и определенность.

Однако идея христианского социализма оказывается для современного человека столь противоречащей его ментальности, что зачастую вызывает негативную реакцию. Богословы открещиваются от нее из-за «социализма», считая, что социализм, как выдумка сатаны, не может быть совместим с христианством. Коммунисты, наоборот, не переносят, когда «протаскивают боженьку», и считают, что верен только «научный социализм», который должен неизбежно победить в результате развития производительных сил. Наконец, либералы-рыночники, являясь подлинными совершенно чуждыми религии материалистами, любят обвинять социализм во всех смертных грехах, включая полную его экономическую неэффективность.

Все эти возражения несостоятельны. Однако их подробный разбор увел бы нас в сторону, ибо разговор о христианском социализме нужно вести в совершенно другой плоскости. Христианский социализм – воля Божия о русском народе. Вот в чем дело. И нам, русским, надлежит эту Волю реализовать. Поверим мы в эту идею, – тогда Божественная помощь нам обеспечена, а значит, – будет и успех, несмотря на кажущуюся утопичность ее. Не поверим – перестанем быть русским народом и сгинем в пучине исторических катаклизмов.

Ту же самую мысль можно сказать и иначе: христианский социализм – это краткая формулировка русской идеи. Той самой идеи, ради которой создавалась Богом русская нация. А значит, – той идеи, под которую и следует создавать русский проект.

Но откуда видно, что именно христианский социализм является русской идеей? Это видно из всей жизни народа, из его ментальности и из его истории. Русский народ – народ соборный, народ, исповедующий справедливость и равенство, – эти социальные формы любви к ближнему. И веру христианскую он принял легко, потому что увидел во Христе Истину, которая это исповедание освящает. А приняв христианство, он тем более укрепился в отрицательном отношении к стяжанию, богатству и частной собственности. И старался жить по этой вере, объединяясь в общины, где основное средство производства – земля – была в общей собственности и по справедливости переделялась. В XIX веке пришло осмысление: великий Хомяков показал нам подлинный смысл понятия «соборность», а великий Достоевский говорил о «всенародной и вселенской церкви», которая должна решать те же социальные проблемы, которые хочет решить социализм. В начале же XX века выросла целая плеяда русских религиозных философов, добрая половина которых: Булгаков, Бердяев, Карсавин, Эрн, Федотов, Степун, – были христианскими социалистами.

К сожалению, идея христианского социализма так и не стала тогда знаменем России. Старые схемы и подражание Западу пересилили, и когда подули иные ветра, корабль русской государственности стал на противоречащий русской идее капиталистический курс. Результат известен: Богом был попущен атеистический советский проект, который, как теперь мы понимаем, несмотря на все его недостатки, более соответствовал русской идее, чем капитализм с оправдывающим его (к сожалению) православием. На наших глазах и этот, советский, проект, изменивший русской идее, пал. Таким образом, Россия дважды с разных сторон пыталась христианский социализм реализовать: сначала, со стороны христианства, – проект «Третий Рим», а затем, со стороны социализма, – советский проект. Достигнуть синтеза не удалось: оба проекта были лишь частичными реализациями христианского социализма. И теперь, в новом русском проекте, мы должны, наконец-то, его реализовать, использовав всё лучшее, что было в обоих старых проектах.

Христианский социализм – идея подлинно великая, идея высокая, идея поразительной красоты, идея истинная, которую сразу после завершения земной миссии Господа Иисуса Христа реализовали в Иерусалимской общине его ученики-апостолы. Эта идея огромного масштаба, которую давно ждет русский народ, уставший от бессмысленной современной жизни. Она вдохнет новые силы в наш народ и поможет ему выйти из, может быть, самого тяжелого и опасного кризиса в его истории. И еще раз подчеркнем, что эта идея – не романтическая мечта, она – веление Божие, заданность свыше, ради исполнения которой и был создан русский народ. И поэтому судьба нашего народа была и всегда будет связана с исполнением этого великого метаисторического призвания.

Конечно, от идеи до проекта – дистанция огромного размера. Но осознание и принятие идеи – первый и главный шаг. Только после того, как в головах русских людей – политиков, экономистов, священников, предпринимателей, домохозяек, – совместятся эти, казалось бы, несовместимые вещи – христианство и социализм, и не только совместятся, но будут осмыслены как наша судьба и великая спасительная истина, только тогда возможно будет подлинное сплочение нации и строительство Новой России.

Декабрь 2004 г.

Православный социализм как будущее России. Тезисы

(Выступление на заседании Клуба национальной прессы 28 сентября 2010 г.)

1. Что нас губит? Наркомания? Коррупция? Пьянство? Засилье гастарбайтеров? Да, всё так. Но всё это – следствия. В конце-то концов нас губит казалось бы безобидное словечко «рынок». Нас губит – капитализм.

2. Причем, капитализм как таковой, а не только либеральная его разновидность. Капитализм как служение мамоне, как поклонение доллару вместо Бога. Капитализм как извращенный образ существования социума. Ибо он и атомизирует общество, плодя эгоистов, и порождает несправедливость, и развращает народ, и убивает веру. Но сказано Господом: «нельзя служить Богу и маммоне», – и потому продвигаемый некоторыми «православный капитализм» – вещь антихристианская.

3. Мы должны противопоставить всему этому свою альтернативу, свой православный образ жизни, свой социальный строй, который я называю православным социализмом. Что это такое? Это строй, где экономика – типа советской (а лучше сказать – сталинской), с общественной собственностью на средства производства. А идеология (ведь без идеологии никакое общество невозможно) – православная, основанная на вере в Господа Иисуса Христа и христианских ценностях. Цель такого устроения жизни – не в стяжании благополучной, безбедной жизни на земле, а в соборном приближении к Богу, спасении не «малого стада», а многих, в спасении русского народа.

4. Заметим, что нам нужна экономика вовсе не смешанного типа, не помесь частной и общественной собственности. Нет, только господство общественной собственности, только нерыночная, плановая экономика могут поставить заслон мамоне и выдержать противостояние с Западом, без чего существование России немыслимо.

5. Вопреки расхожему мнению, это как раз не утопия, ибо обе компоненты православного социализма прекрасно сочетаются друг с другом. На самом деле коммунизм – подлинно христианская идея. Он освящен Священным Писанием (вспомним жизнь Иерусалимской общины, описанной в Деяниях Апостольских), святоотеческим преданием, а также русской историей, как церковной (общежительные монастыри), так и светской.

6. Наша русская история показала, что нет воли Божией на капитализм в России. Русская идея совершенно иная: создание православного государства, реализующего социальную справедливость. Иначе говоря, реализация православного социализма. И Россия во все периоды своего существования пыталась осуществить ее. Сначала – через создание православной империи, Третьего Рима, а затем, в советское время, – через создание строя социальной справедливости. И лишь яростное противодействие темных сил и наше трагическое неумение соединить обе идеи – православие и социализм – мешали его осуществлению. Главное – поставить правильный диагноз и выбрать цель, согласную с волей Божией. Однако сейчас мы, как никогда, далеки от реализации такой цели. Но воля Божия непреложна, и задача создания русского православного общества, несмотря на все трудности, с нас не снята. Господь хочет от нас выполнения великой идеи.

7. Ныне ситуация очень и очень печальная. Россия летит в пропасть, и никакие компромиссы и паллиативы уже ее не спасут. А сиюминутная реализация православного социализма невозможна, как по причине тяжелого развращения нашего народа, так и по плачевному состоянию умов русской элиты. И потому, увы, надо ждать национальной катастрофы. Я не пророк и не знаю ни сроков, ни даже в чем конкретно катастрофа будет заключаться. Но ясно, что в таком безобразном состоянии Россия ходить пред Господом более не может.

8. И всё же отчаиваться не следует. Кто знает, чем кончатся грядущие катаклизмы. Может быть, окончательной гибелью России, а может быть, ее возрождением. Ибо в такие моменты, когда сдвигаются глубинные пласты народного сознания, возможно всё. В том числе – и православная монархия, ставящая своей задачей созидание православного социализма.

27 сентября 2010 г.

== Отбросим взаимные обвинения

I

Коммунизм и православие считают несовместимыми понятиями. И действительно, обычны взаимные обвинения, зачастую доходящие до истерики.

Христиане обвиняют коммунизм в богоборчестве, которое выразилось, в частности, в жесточайших репрессиях XX века в России. По приближенным подсчетам, сто тысяч активно верующих православных людей подверглись репрессиям. Из них около 40% – священнослужители. Более 30% всех арестованных расстреляны. Многие сосланы в ГУЛАГ и там окончили свою земную жизнь. Неявным гонениям подверглись и члены семей репрессированных. А разрушенные храмы и монастыри? А отхожие места, которые всегда делались на месте алтаря? А мощная пропаганда воинствующего атеизма? Всё это было, отрицать невозможно.

Но есть претензии и коммунистов к церковным людям. Они совершенно другого плана, но в них тоже есть своя правда. Дело в том, что Церковь, в том числе и православная, всегда относилась к социальному строю чисто потребительски: тот строй хорош, при котором Церковь чувствует себя лучше. И оказывалось, что строй, основанный на частной собственности, Церкви более выгоден: собственность дает независимость, устойчивость, средства, которые можно использовать на разные церковные нужды. В результате получилось, что Церковь – за богатых. Она хулила социализм и приветствовала появление в России в конце XIX века капитализма, фактически отказываясь от установления социальной справедливости. Однако Господь судил иначе и отдал власть большевикам, для которых такая Церковь была классовым врагом. Отсюда и остервенелость репрессий.

II

Не стоит подробно перечислять все обоюдные претензии – дело и так ясно: каждая сторона, обладая своей правотой, резко негативно относится к другой. И ведь претензии – серьезные, их нельзя как-то свести на нет, сделать вид, что их не существует. А неухоженная Россия-матушка гибнет в пороках… Ну вот не могут договориться стороны, отрицают свою вину, льют друг на друга помои. И нет этому конца…

Так что же делать? А выход один – просто прекратить взаимные обвинения. Прекратить абсолютно и навсегда. Просто сказать: да, правы и одновременно неправы обе стороны, и потому не будем рядиться, вычислять, кто более виноват. Надо, по возможности, простить противоположную сторону. И главное – начать выступление единым фронтом. Ибо спасение России только в таком альянсе, многим кажущимся абсурдным, и тем не менее, абсолютно необходимом.

III

Почему сотрудничество Церкви и коммунистов представляется совершенно необходимым для возрождения России? Дело в том, что построение общества социальной справедливости возможно только при совместных усилиях социалистически ориентированных сил и Церкви.

Социальная справедливость в рамках капитализма невозможна. Ибо сам принцип капитализма – максимализация прибыли, – отрицает социальную справедливость. Основываясь на капиталистическом принципе, можно построить лишь общество эгоизма, где каждый гребет к себе, не обращая внимания на других. Собственно, такое общество эгоизма и господствует сейчас, причем, в глобальном масштабе. Прибыль любой ценой – отсюда разгул вещизма, порнографии, коррупции, обмана всеми возможными способами. Отсюда – полное пленение человечества деньгами, собственностью, наживой. Отсюда – глубокая пропасть между богатыми и бедными, что разительно противоречит равенству людей перед Богом. Это – гибель человечества, и Церковь, и силы социализма этого вовсе не желают.

Коммунисты добиваются общества социальной справедливости. Но как его построить? Попытка его создания в Советском Союзе не удалась. Причины? Главная из них – атеизм, отвержение помощи Божией. А без Бога любой дом строится на песке и быстро разваливается. На социальном уровне это выливается в возрастание числа эгоистов и индивидуалистов, которые хотят выгоды только себе любимым. Это и произошло с советским строем: как только число эгоистов превысило некий критический порог, как только число жаждущих частной собственности в высших эшелонах власти стало преобладающим, так социализму пришел конец.

Однако можно возразить, что Церковь никогда и не ратовала за социальную справедливость. Да, так исторически сложилось. Но дело в том, что вообще церковное учение об обществе оказалось неразвитым. Церковь всегда призывала к личной вере в Бога, к Царству Небесному и уклонялась от решения общественных проблем. Но так всё время продолжаться не может – социальные проблемы слишком актуальны, они слишком вмешиваются в жизнь церковного люда, чтобы оставаться к ним равнодушным. И потому постепенно Православная Церковь начинает разрабатывать собственную социальную доктрину, о чем свидетельствует документ «Основы социальной концепции Русской Православной Церкви», принятый еще в 2000 г. И далее развитие социальной концепции православия неизбежно. И, ввиду катастрофичности капиталистического пути, оно также неизбежно приведет к признанию необходимости общества социальной справедливости.

Впрочем, если быть более точным, то социальная теория, вырастающая из христианского Священного Писания, может вкратце быть охарактеризована следующим образом.

IV

Ветхий Завет повествует, что на Синайской горе Моисею Богом был дан Закон, по которому должен жить народ, если он хочет соблюдать завет с Господом. В Законе религиозные, бытовые и социальные требования переплетены. Но если охарактеризовать в двух словах суть закона, то лучших слов, чем социальная справедливость, подобрать невозможно. Основное в законе – это положения, которые не позволяют богатству скапливаться в одних руках: Седьмой Год и Юбилейный Год. Кроме того, предусматривается справедливая система оплаты труда наемников, корректное отношение к ним и справедливые наказания за воровство и хозяйственный ущерб. Иначе говоря, Господь Сам провозгласил социальную справедливость как норму жизни, и отказываться от этого положения, уходить вниз, в общество эгоизма, христианское сознание никак не может.

Новый Завет подтверждает желательность социальной справедливости, но, однако, не рассматривает ее как социально-нравственный идеал. Новый Завет провозглашает, что есть более высокий принцип – принцип любви. Именно во взаимной любви, включая и хозяйственно-экономические отношения, должны жить христиане. И подтверждением этому принципу служит тот факт, что сразу после Вознесения Господня апостолы устроили Иерусалимскую общину, жизнь которой основывалась на взаимной любви. И что характерно – социальной формой этой общины был выбран строгий коммунизм: всё имущество было обобществлено, и каждый член общины получал по своим потребностям. Иначе говоря, именно коммунизм является лучшей социальной формой существования христианской любви.

Заметим, что и социальная справедливость не может основываться на чистом законе. И тут нужна любовь, пусть несовершенная, но всеё же любовь, как говорили в советские времена, – «сознательность». Эгоисты порушат и перекроят под себя любое законодательство, каким бы справедливым и разумным оно ни было.

Однако любовь – дело сугубо добровольное. Любовь можно воспитать, любовь может возгреваться через жизнь в Церкви, через церковные таинства. Но насильно заставить любить нельзя. Попытки сделать нечто подобное предпринимались у нас, в СССР, и приводили только к омертвлению нравственного чувства населения. Если человек сознательно выбрал позицию эгоиста, то никакие увещевания уже не помогут. А насилие в этом вопросе, как показал печальный опыт ГУЛАГа, приводит только к негативным социальным последствиям. Если общество социальной справедливости поддерживает большинство населения, и потому соответствующие принципы могут быть положены в основу социального законодательства, то до общества любви большинство дотянуться не может. Подлинный коммунизм может основываться только на нелицемерной, искренней любви. А это, увы, далеко не каждому по силам. Поэтому реально достижимый в этом падшем мире социальный уклад не может быть чистым обществом любви. Попробуем, в заключение этой статьи, кратко описать этот – достижимый – уклад.

V

Из трех типов обществ: общества эгоизма (капитализма), общества социальной справедливости (социализма) и общества любви (коммунизма), – Россия обязана выбрать два последних, таково ее предназначение в этом мире.

Россия должна быть социалистической, все основные средства производства должны быть в руках государства. Оно осуществляет управление нерыночной экономикой. Экономика социализма является нерыночной в том смысле, что социалистический рынок является управляемым со стороны государства, прежде всего – назначением цен. Только тогда рынок из самодовлеющего и всё подчиняющего института превратится в инструмент реализации социальных проблем населения. План, гибко изменяемый, но учитывающий реальную стоимость товаров, должен быть в основе всего хозяйственного механизма. Естественно, предъявляются большие требования к эффективности учета и контроля.

Конечно, добиться всего этого может только сильная власть. Форма власти тут принципиального значения не имеет, лишь бы она (власть) была православно ориентированной. Ведь задача власти – лишь в поддержании и укреплении выбранного социального строя (в данном случае – социализма), и если она эту задачу успешно выполняет, то этого достаточно. Поэтому сейчас предрешать тип политического устройства нет смысла, жизнь сама его выберет.

Для обеспечения своего существования в этом жестком мире Россия должна иметь мощную, боеспособную армию, впрочем, как и прочие обычные атрибуты государства: милицию, суды, тюрьмы, местную власть и т. д.

Православная Церковь становится государственнообразующей. Она вырабатывает наиболее общие, выверенные в нравственном плане пути развития общества. Наряду с этим, она несет свои обычные заботы по духовному окормлению населения. По сути дела, Церковь должна выполнять роль партии советских времен, но без детального вхождения в проблемы хозяйственного управления (эту роль должно выполнять православное государство).

В обществе есть также «острова любви», некие христианские трудовые общины, в которых жизнь устроена по подлинным христианским заповедям любви к ближнему. Они являются добровольными локальными образованиями, но, разумеется, связанными между собой и с Церковью. Их хозяйственная деятельность вписывается в общий план. Отметим, что существование таких общин возможно только в рамках общества социальной справедливости, при капитализме они вырождаются в бизнес-проекты, стремящиеся, как и все остальные предприятия, к максимизации собственной прибыли. Совокупность всех «островов любви» образует верхний слой – общество любви. Оно является реализацией высших и самых сокровенных чаяний людей о жизни.

—————

Таким видится «православный социализм». Будет ли он реализован? Или мир покатится в соответствии со сценарием, навязываемым нам глобализаторами? В конце концов, это зависит от нас, от нашей способности трезво осмысливать ситуацию и предпринимать правильные шаги. Какие? Об одном из них, объединении церковных сил с социалистическими, и шла речь в этой статье. Думается, что это необходимое условие, без которого победа над силами зла невозможна.

16 июня 2011 г.

Православный социализм: обоснование и проблемы реализации

Размышляя о будущем России, многие и многие жители нашей великой Родины приходят к мысли о необходимости реализации христианского социализма, или лучше сказать, – православного социализма. Почему эта идея, пусть медленно, но верно завоевывает умы, несмотря на ее полную противоположность либеральному мейнстриму? Постараемся осмыслить этот феномен.

Предпосылки

Сначала об очевидном. Ни для кого не секрет, что ныне Россия находится в крайне тяжелом состоянии, просто на грани бытия-небытия. Развал экономики, несправедливость социальной структуры, упадок культуры, бытовой разврат, кризис национальной жизни, провал демографии – всё это хорошо известно. И причина этого тоже очевидна: несвойственный русской цивилизации социальный строй – капитализм. Попросту говоря, мы гибнем от рынка, делающего из русского человека эгоиста и морального урода.

Капитализм был навязан нам Западом, нашим всегдашним наиболее злым и сильным противником. Если кто думает, что Запад никакой не враг, а, наоборот, образец для подражания, то дальше эту статью ему читать не стоит. А для продолжающих читать укажем, что именно примат личной выгоды над общими интересами, провоцируемый капиталистическим рынком, разрушает глубинные основы русской жизни и делает Россию беззащитной перед западной экспансией. И выскочить из этого капкана, оставаясь в рамках капитализма, у нас шансов нет. Поэтому, чтобы выжить, Россия должна отбросить губительный для нее социальный строй, выработать и реализовать иной образ социального бытия. Какой?

Прежде всего – опирающийся на традицию, на многовековую историю русской цивилизации. История дается народу не для того, чтобы топтать ее ногами, а для уяснения, как народ может успешно продолжать свое историческое шествие. И наша история показывает, что наиболее успешные ее периоды были связаны не с развитием рынка, а с утверждением идеи служения (Богу, царю, отечеству, народу, общине), которая требует иной, нерыночной, модели экономики. Таковы периоды Московского царства (XVI–XVII века) и советского социализма (XX век). В то же время периоды, когда Россия втягивалась в рыночную стихию (вторая половина XIX в., XXI век), приводили к довольно быстрой потере хозяйственной независимости (а ныне – фактически и государственной независимости).

Далее необходимо, чтобы чаемый социальный строй был морально выше навязываемого нам капитализма. Только более высокое целеполагание общества может обеспечить победу. Раньше мы всегда это понимали, и недаром наши предки называли себя Святой Русью, т. е. ставили самую высокую планку, какую только может поставить перед собой народ как целое. Сейчас же, в результате нашей общенациональной деградации, эта мысль забывается. И вообще, должно констатировать, что нравственная составляющая социального устроения практически забыта. Польза, прибыль, нажива – вот стимулы, ранее всегда у русского человека вызывавшие подозрительность и даже презрение, которые стали легитимными и безусловными константами нашей жизни. Но нравственность отменить нельзя. Это в полной мере относится и к экономическому укладу. Наши русские философы прекрасно понимали, что экономика – не просто механизм удовлетворения материальных потребностей, а поле борьбы добра со злом. Например, Николай Бердяев: «экономика насквозь духовна», отец Сергий Булгаков: «экономика есть прикладная нравственность», или Владимир Соловьев: экономика – лишь «поприще для применения единого нравственного закона». Иначе говоря, будущее России связано с нравственно более высоким экономическим строем, чем капитализм.

Наконец, в национально-государственную идеологию должна быть введена религиозная составляющая. В случае России – православие, поскольку именно оно исторически явилось государственнообразующей религией России. И неудивительно, что по данным социологических опросов, более 70% населения России считают себя православными. Но дело не только в этом. Православие – подтвержденная веками проверенная истина, и потому следование ей является обязанностью честного и нравственного человека. Православие же говорит со всей определенностью, что культ мамоны (языческого бога богатства) несовместим с верой в Бога. «Не можете служить Богу и маммоне» (Мф. 6:24), – восклицает Спаситель. Но именно на это – на служение деньгам, наживе, прибыли, – в общем, – мамоне, толкает нас рыночная экономика. Разумеется, не все этому нажиму поддаются, но таковые оказываются идущими против течения и потому подвержены опасности быть выброшенными из социума. Большинство же выбирает мейнстрим, а вместе с ним и культ мамоны. Отсюда неизбежный вывод, что капитализм – социальный строй, удаляющий человека от Бога. О том же говорит и история человечества, в которой наступление капитализма как правило было связано с упадком веры и маргинализацией религии.

Православный социализм

Что это такое? Если сказать одной фразой, то это – социалистическая экономика, поддерживаемая православной идеологией. Конечно, тут требуются разъяснения.

Под социалистической экономикой подразумевается экономический строй, основанный на общественной собственности на средства производства. Точнее сказать, государственной собственности. Частный сектор, как и сектор кооперативно-общинной собственности, остаются, но они не играют первостепенной роли. Локомотивом социалистической экономики являются государственные предприятия, работающие по единому государственному плану. Прообразом такой экономики служит экономика советского периода, а точнее, «сталинского» периода 30-х – 50-х годов XX в.

Однако «православный социализм» кардинально отличается от советского социализма идеологией – православной. Под православной идеологией понимается система государственнообразующих идей, в основе которых лежит православная вера. В частности, православная идеология дает обоснование того, что именно социалистическая (в вышеуказанном смысле) экономика не только согласуется с догматами православной веры, но и является гораздо ближе к идеалам христианства, чем рыночная (капиталистическая) экономика.

Другое важное положение православной идеологии – православное государство, с одной стороны, владеющее мощным комплексом государственных предприятий, а с другой стороны, – признающее авторитет Православной Церкви и сотрудничающее с ней в государственных делах. Тем самым Православная Церковь получает статус выделенный, государственный. Разумеется, Церковь в текущих делах управления не участвует, но она определяет общий курс и влияет на наиважнейшие, судьбоносные для России, решения. В смысле политического устройства не только допустима, но и даже желательна православная монархия.

Тут необходимо разъяснение. Дело в том, что не бывает монархического социального строя. А есть строй капиталистический и есть строй социалистический. Монархия – лишь форма власти, и для нее, как и для любой власти, решающую роль играет то, какой строй она поддерживает. Однако сочетание монархии и социализма оказывается чрезвычайно органичным. Ибо только при государственной собственности на средства производства самодержавие являет свое подлинное величие. При капитализме производительными силами владеет буржуазия. Поэтому она фактически и правит. Отсюда все эти кукольные, ничего не решающие и ничем не управляющие монархии на Западе. При социализме же государь действительно реально владеет богатством страны и потому обладает огромной властью. Следовательно, может успешно поддерживать православный социализм и, несмотря на сопротивление, вести наш народ по этому спасительному пути.

Такова в самых общих чертах социальная конструкция «православного социализма». Конечно, это только общая схема, многое выпущено (в дальнейшем изложении кое-что будет дополнено). И, разумеется, эта схема порождает массу вопросов. На некоторых из них мы остановимся ниже.

Обоснование

Совместим ли социализм с православием?

Зачастую (особенно среди православных ортодоксов) высказывается мнение, что социализм абсолютно несовместим с православием, что такое совмещение – абсурд, «круглый квадрат» и потому в жизни реализовано быть не может. По этому поводу заметим, что православие и социализм – сущности разнородные, они указывают на разные стороны бытия. И именно поэтому они в принципе могут быть совместимы. Несовместимы православие и ислам, несовместимы социализм и капитализм, поскольку это идеи, занимающие одну и ту же нишу и конкурирующие между собой. А вот православие и социализм, в принципе, вполне могут быть совместимы.

Почему социализм ближе к христианству, чем рынок?

Но, может быть, именно капитализм куда лучше совместим с православием? Нет, это не так. И в подтверждение можно привести такое множество богословских аргументов, что исчерпать их в короткой статье совершенно невозможно. Укажем лишь на один довод. Православие предполагает личный аскетизм – обилие вещей, большое богатство пленяют душу, отвращая ее от Бога. Но как аскетам организовать свое государство? Ведь оно должно быть по необходимости сильным, по крайней мере в хозяйственно-техническом отношении, поскольку должно оборонять себя от внешних врагов. Капитализм развивает технологии, но совершенно противопоказан идее аскетизма. Это бесконечное производство всё новых и новых товаров и, разумеется, их «впаривание» населению. А вот православный социализм, базирующийся на государственной промышленности, вполне позволяет совместить эти идеи: личный аскетизм отнюдь не противоположен государственной мощи.

Достигается ли тут социальная справедливость?

Сначала заметим, что в либеральной экономике осуществить социальную справедливость невозможно. Ибо ее цель иная – максимизация личной прибыли. Происходящие там процессы выравнивания доходов – подачки, чтобы население не слишком возмущалось. Да и делаются они за счет ограбления других стран, не входящих в золотой миллиард. В рамках же православного социализма установление справедливости вполне возможно. Конечно, сама по себе государственная собственность справедливости не гарантирует, для этого нужно, чтобы государство поставило социальную справедливость в качестве главного приоритета. Но таким и должно быть православное государство. Разумеется, так будет только в том случае, когда наши богословы наконец-то признают установление справедливости богоугодным делом.

Какова мотивация труда в православном социализме?

Православный социализм не отрицает необходимость материального обеспечения жизни человека. Но всё же религиозная мотивация главенствует. Работать ради Бога, ради любви к ближнему, ради спасения в вечности – вот мотивы, как представляется, наиболее сильные для верующего человека. В то же время мотивы наживы, стяжания как можно большего богатства православный социализм не приемлет. И именно в этом, – в мотивации труда, – можно усмотреть его основное моральное преимущество перед рыночной экономикой.

Почему такой строй сможет противостоять западной экспансии? Потому что он ближе к Божьим заповедям, чем строй наших противников, и, следовательно, угоден Создателю. Потому что он предполагает возрождение России на основе деятельного труда, направляемого нравственно высокой мотивацией. Потому что народ наш из нынешнего разобщенного и развращенного населения превращается в единый социальный организм, исповедующий высокие христианские ценности. Наша русская история эту уверенность подтверждает. Советский социализм, даже имея атеистическую идеологию и крайне несовершенную мотивацию труда, 70 лет успешно противостоял превосходящим силам Запада, победил в страшной войне с гитлеризмом и построил великое государство. Имея более совершенную, истинную идеологию, наш народ тем более сможет выстоять на этом новом витке противостояния. И более того, в православном социализме он сможет, наконец-то, достичь своей заветной цели – создания праведного социума. Россия дважды, с разных сторон, пыталась его реализовать – сначала со стороны христианства, проектом «Третий Рим», а затем, со стороны социализма, – Советским проектом. Достигнуть синтеза не удалось – оба проекта были лишь частичными реализациями православного социализма. Но история еще не кончилась, и Бог ждет от нас исполнения этой «русской идеи».

Разумеется, это далеко не все вопросы, которые можно задать. Автор не раз слышал: «Ну а где же частная инициатива, чувство хозяина – ведь всего этого социализм не дает?»; «А где же свобода?», «Не кажется ли автору, что это старый тоталитаризм, только в новой идеологической упаковке, – разве мы этого не проходили?»; «Не утопия ли всё это?». Что ж, и эти вопросы имеют право на существование. Но для ответа на них нужно погрузиться в проблему реализации православного социализма.

Индивидуалисты и коллективисты

Хорошо известно, что по отношению к социуму люди делятся на две психологические группы: индивидуалистов и коллективистов.

Индивидуалист ставит себя, свои цели выше целей общества. Он стремится быть максимально независимым от социума и любые ограничения, налагаемые на него обществом, ощущает как каторгу, как «тоталитаризм». Поэтому поведенческая свобода для него – высшая ценность, и он стремится к такому социальному укладу, где это свобода максимальна.

Коллективист, наоборот, считает ценности общества более приоритетными, чем собственные. Поэтому его отношение к социуму выражается в идее служения ему. Коллективист служит царю, отечеству, нации, общине и проч. Общество, к которому он принадлежит, коллективист рассматривает не как давящую на него среду, а как большую семью – в ней он живет, ей он отдает свои силы, но и, как член семьи, рассчитывает на аналогичное ответное отношение к нему со стороны других членов семьи.

Современная социальная психология просто отмечает различие между этими установками. Но христианство идет глубже. С точки зрения христианской нравственности, коллективист находится на более высокой ступени – он готов жертвовать своими интересами ради общего, а значит – ради ближнего. А ведь именно жертва и является сущностью христианской любви. Индивидуализм же христианство рассматривает как разновидность эгоизма, расцветшего в человечестве после грехопадения праотцев. Ибо под свободой христианство понимает свободу от греха, а вовсе не свободу от ограничений. Отсюда ясно, что социализм с его коллективизмом и идеей служения оказывается ближе к христианству, чем индивидуалистичный капитализм. Ближе, заметим, в смысле самой сокровенной христианской идеи – любви к ближнему.

Ясно и другое – православный социализм будут поддерживать именно коллективисты. Ибо он дает им предпочтение и ограничивает эгоистичные стремления индивидуалистов. Однако падшесть (следствие грехопадения) в человечестве очень велика, и потому индивидуализм крайне живуч. Собственно, западная рыночная экономика является его экспансией на всю социальную жизнь. И естественно, что за такую экономику и держится индивидуалист.

Что касается русских, то нельзя сказать, что они – ярые коллективисты. Нет, коллективизм русских умеренный, старающийся сохранить личную свободу, коллективизм не бытовой, а, скорее, нравственный, который ярко проявляется лишь в тяжелую минуту. Но западный индивидуализм волчьей стаи для нас совершенно неприемлем. И сейчас ведется война, война за души людей, за то, чтобы сохранить в них коллективизм.

Именно засилье индивидуалистов и затрудняет реализацию православного социализма. Впрочем, чем более высоким в нравственном смысле строится общество, тем более обнажается противоречие между коллективистами и индивидуалистами. Потому неудивительно, что среди последних православный социализм, конечно же, будет квалифицирован как «тоталитаризм», «казарма», и его введению будет оказано активное сопротивление. Но давайте разберемся, так ли уж «тоталитарен» православный социализм?

Прежде всего, там проводится принцип не запрещения, а отдания предпочтения. Для людей, которые не могут себя мыслить вне бизнеса, есть частный сектор. Однако фактически он представляет собой «отстойник фанатов капитализма» без шансов завладеть всем социумом, поскольку находится под государственным контролем, особенно – в области ценообразования. Православная вера также не является обязательной (ведь «невольник – не богомольник») – допустимы все неэкстремистские конфессии и традиционные религии, а том числе и атеизм. Но предпочтение отдается всё же православию как исторически обусловленной государственнообразующей религии. Наконец, допустима и даже всячески приветствуется общинная форма собственности, отличная от государственной. Однако предпочтение будет отдаваться православным трудовым общинам единомышленников, в которых производственные отношения пронизаны духом христианской любви. Эти «общины любви» должны являться и нравственными, и трудовыми образцами для всего народа.

Но всё равно сам принцип предпочтения вызовет у индивидуалистов яростное неприятие. Поэтому необходима определенная степень принуждения, по возможности, мягкая. Вот он, «тоталитаризм!», – послышатся крики вокруг. По этому поводу надо сказать следующее. Есть принуждение и принуждение. Принуждение в целях возвышения или обогащения какого-то отдельного лица (или группы лиц) совершенно безнравственно, и всякий человек должен против такого принуждения восставать. Но есть принуждение ради выживания, ради сохранения целого в критической ситуации. А вот такое принуждение спасительно, и оно должно быть, несмотря на тягости, принято. Кстати, так частенько бывало в истории Руси. Последний раз – во время Великой Отечественной войны. Сейчас – именно такая критическая ситуация. Мы – на краю пропасти, и камешки из-под ног уже сыплются вниз. Угроза для страны и народа – смертельная. Точка невозврата где-то совсем близко. Поэтому собирание нации в форме православного социализма является необходимостью, даже если сопряжено с принуждением. Отсюда, кстати, видно, что православный социализм – вовсе не рай на земле. Он есть строй трудовой справедливости, строй служения отечеству, строй, огражденный законами, за невыполнение которых следует наказание. И всё же это будет во всех отношениях лучше, чем жестокая и в социальном плане бесперспективная военная диктатура, к которой, вполне возможно, скатится наша история.

Конкретные шаги

Если говорить о конкретике, то для реализации православного социализма необходимы следующие шаги.

Первый.

Россия должна восстановить свой промышленный потенциал, поддержать собственную промышленность и аграрный сектор, ввести разумную автаркию (в этом смысле, вступление в ВТО – шаг самоубийственный). Необходимо восстановить армию, оснастить ее новейшими видами вооружения.

Второй.

Надо создать православную идеологию, т. е. план организации российского социума на основе христианских ценностей. В основу идеологии должна быть взята идея православного социализма. Эта идеология должна быть взята нашей Церковью на вооружение.

Третий.

Надо переломить демографическое вымирание русской нации. Русский крест должен изменить свой вид так, чтобы кривая рождаемости пошла вверх, а смертности – вниз. Это можно сделать на основе широкой популяризации многодетной православной семьи.

Четвертый.

По выполнении, хотя бы частичном, предыдущих шагов, следующей главной задачей становится возрождение православного (т. е. руководствующегося православной идеологией) государства. В принципиальном плане политическое устройство власти не существенно – важно лишь, чтобы власть поддерживала и укрепляла социальный строй православного социализма. Однако практически лучшей в данных форс-мажорных условиях будет форма православной монархии.

Пятый.

Необходимо воссоединение в единое государство православных славянских народов, прежде всего – украинского и белорусского. Восстановление (пусть неполное) в географическом смысле Советского Союза – условие обязательное.

Шестой (самый трудный).

Надо изменить экономический строй, национализировать хозяйство (мирным путем), минимизировать частный сектор, возродить плановое хозяйство.

Седьмой.

Последний по порядку, но не по важности: создать сеть православных трудовых «общин любви».

Каждый из этих шагов труден, проблематичен, поскольку и внешнее, и внутреннее противодействие будет огромным. Хотя не невозможен – была бы воля к осуществлению этих шагов. Увы, пока всё идет в обратном направлении, и мы летим в пропасть. Но наш разговор о будущем – о будущем должном, о будущем, наступление которого станет исполнением Божьего замысла о русском народе. Такой разговор всё равно необходим. Ведь, кто знает, может быть, несмотря на все наши пессимистичные выкладки, всё повернется иначе. И Божий промысел, которого мы и представить не можем, откроет нам возможность реализации православного социализма.

12 июня 2012 г.

ХРИСТИАНСКАЯ СОЦИОЛОГИЯ

== Глубинный выбор (заметки по психологии собственности)

Две позиции

Делая, – и не раз за более чем десятилетний период, – сообщения на свою излюбленную тему «христианство и социализм», автор стал замечать одну любопытную закономерность. Прежде всего, сама тема почти никого не оставляла равнодушным. Самые разные аудитории – научные, православные, патриотические, молодежные, «пенсионерские» – достаточно живо откликались. Видно было, что в людях задето нечто коренное, первичное. Но самое интересное происходило на стадии обсуждения. Как правило, аудитория раскалывалась на две части. Большая часть – примерно, три четверти – была против меня; меньшая часть – за меня. Большая – за собственность и капитализм, меньшая – за коммунизм. Причем, суждения произносились резкие, каждая «партия» была совершенно уверена в своей правоте. И еще одно: чем дальше мы увязали в капитализме, тем большую часть занимала партия собственников – четыре пятых, даже 9/10-х. Это-то как раз не удивительно; скорее, удивительно другое – всегда находились люди коммунистической ориентации и, услышав озвучивание своей позиции, они с радостью спешили с ней согласиться. Споры, и горячие, были даже среди преподавателей Ивановской духовной семинарии, обязанных, казалось бы, следовать официальной церковной позиции.

Всё это говорит о том, что человек по отношению к собственности, накопительству и деньгам встает на одну из двух принципиальных позиций.

Одна позиция – коммунистическая. «Раньше думай о родине, а потом – о себе», «Мой труд вливается в труд моей республики», эта «моя республика» оказывается важнее моего живота. И вовсе не потому, что я не осознаю себя как личность. Наоборот, именно потому, что я – личность, я ценю, уважаю, люблю других больше своего мирка. Раз я – личность, я обязан, я должен трудиться на всех, трудиться максимально ответственно и добросовестно. И не себе я должен присваивать плоды моего труда, а отдавать их в общий котел на благо всех. А поскольку и другие думают так же, то и моя семья, мои близкие голодать не будут, но, постигая науку коллективизма, будут ориентировать и свою жизнь на служение другим.

Другая позиция – собственническая. «Мой дом – моя крепость». Я – личность и потому должен крепко стоять на ногах. Прежде всего, я обязан обеспечить себя и свою семью, сделать свою и их жизнь не зависящей от прихотей и злобы других. Я – человек, существо высшее, и потому хочу и имею право управлять окружающей меня частью внешнего мира. Я тружусь, но хочу, чтобы плоды моего труда были моими. Я хочу ими обладать прочно и распоряжаться ими по своему усмотрению. Иначе говоря, я хочу иметь собственность.

Увы, психологическая наука означенной альтернативой занимается мало. Поэтому приходится вводить свои термины. Приверженцев первой позиции мы будем называть «коммунистами», второй – «собственниками», обязательно указывая кавычки как признак того, что речь идет о психологических типах. Вячеслав Макарцев, подразумевая то же самое, говорит о «киновитянах» и «сарабаитах». Может быть, когда-нибудь будут подобраны более удачные слова, но думается, что стоящие за ними понятия выражают нечто важное о человеке.

В настоящих заметках делается попытка проанализировать, насколько эти свойства человека влияют на его общественную жизнь. Впрочем, есть пара более общих и, вероятно, более важных понятий – «коллективисты» и «индивидуалисты». Первые хотят жить общинной жизнью, жизнь вторых подчинена служению себе любимому. Может быть, было бы более плодотворно говорить именно о них. Но мы нарочно упростили себе задачу. Индивидуализм многопланов, фактически это эгоизм в общественной жизни, так что охватить все его проявления трудно. Мы выхватываем из всей этой проблемы только отношение к собственности. Но это отношение – ключевое и решающее. Индивидуализм всегда стремится к частной собственности. И наоборот, настоящая общинность не может существовать без элементов общей собственности.

Рознь

Психология «коммунистов» и «собственников» – существенно разная, свести их позиции к одной нельзя. Либо – либо, третьего не дано. Надо выбирать. И каждый из нас этот выбор делает.

Правда, люди вынуждены жить вместе, а потому они всё время стараются сгладить противоречие между этими позициями, замазать их, выявить нечто примиряющее и объединяющее. Что ж, «блаженны миротворцы», плохой мир лучше войны, так что эти усилия носят позитивный характер. Правда, примирение не очень-то получается. Но дело даже не в этом. Необходимость примирения не отменяет неоспоримого факта бытия: люди в имущественном вопросе встают на две принципиально разные, противоположные позиции.

Всё это очень серьезно, ибо имущественный психологический выбор делается на глубинном уровне, затрагивающем самые основы бытия. По сути дела выявляется одна из важнейших констант мировоззрения человека, причем, именно тут он в полной мере пользуется своей богоданной ему свободой. Может быть, этот выбор – второй по важности, после выбора «за Бога – против Бога». Ведь в сущности речь идет о любви к ближнему, т. е. второй заповеди Христа. Насколько своим ты можешь пожертвовать ради другого? Подлинна ли эта любовь к другому, является ли она постоянным решением, доверяющим коллективу всю свою жизнь, или она – лишь порыв, лишь прихоть, за которой прячется недоверие или себялюбие? Таким образом, этот выбор предстает перед нами как не просто психологический, но даже в большей степени как духовный.

Всякий выбор одной из альтернатив вызывает рознь и разделение, а там – вражду и войну. Тем более – выбор столь принципиальный. Поэтому рознь между «коммунистами» и «собственниками» проявляется в человеческих отношениях с самых древнейших времен, и резкость вражды лишь подтверждает глубинность выбора. И потому автору нисколько не удивительно, что всегда находятся люди, с пеной у рта защищающие собственность и люто ненавидящие коммунизм. И эта статья, скорее всего, вызовет вой среди «собственников». Что поделать – такова сила глубинной этой розни. Более того, это разделение зачастую гнездится даже в одном человеке, заставляя его метаться между «партиями» и тщетно искать «третий путь».

Но проблема еще драматичнее. Дело в том, что реализовать то или другое мировоззрение, превратить его в образ жизни можно только в обществе. Поэтому «коммунисты» хотят установить свой строй, в котором их идеалы могли бы быть воплощены в жизнь. Того же самого хотят и «собственники». Так что рознь между ними является подспудной силой, движущей историей. В новейшей истории эта рознь вылилась в столкновение капитализма и социализма. В частности, отсюда война не на жизнь, а на смерть между красными и белыми. Отсюда же проистекает нынешнее столь непримиримое противостояние «коммунистов» с властями.

Наша задача – обсудить те следствия, которые проистекают из противостояния «собственников» и «коммунистов». Но прежде необходимо понять корни конфликта.

Падшесть

В смысле указанного выше выбора автор настоящих заметок – «коммунист» и не стесняется этого. Но он вовсе не намерен изображать «собственников» как исчадий ада. Ведь не всё этим выбором определяется. Среди собственников есть масса достойных людей, умных, образованных, верующих, высокоморальных. Более того, среди них много людей добрых и даже имущественно широких. Так, наш выдающийся философ Владимир Соловьев был удивительным бессребренником, постоянно отдававшим первому встречному все деньги, пальто и даже ботинки. Но и он был «собственником», которому социалистические брошюры были «противны до тошноты».

Да, каждый человек – образ Божий (хотя и далеко не во всём). И, безусловно, самое важное для человека – изберет ли он Бога или отринет Его. Но этот главный выбор не отменяет всех остальных выборов. И, кроме того, неужели выбор «за Бога» не влияет на выбор между «коммунистами» и «собственниками»? Думается, что между этими выборами имеется прямая связь.

Дело в том, что частная собственность – следствие падшести человеческой. Такой вывод давно сделали греческие святые отцы, авторитет коих мы, русские православные, считаем неоспоримым. Падшесть, т. е. испорченность природы человека первородным грехом, очень велика. Она захватывает сферу пола, волю, ум – буквально все физические, душевные и духовные силы человека. Но особенно ярко человеческая падшесть видна в вопросе собственности.

Следует подчеркнуть, что, как показывает пример В. Соловьева, «собственник» – нечто иное, чем «стяжательный человек». Отличительное свойство «собственника» – упование на себя, на свою волю и свой суд. Захочу – оставлю себе, захочу – отдам, пожертвую. Но решать мне, и никому другому. Но падшесть человеческая и состоит в том, что человек возжелал быть самостийным, независимым от Бога, а значит – и от других людей. Но что лучше всего воплощает это желание? Конечно же, собственность, «свое родное», владея которым, человек и в самом деле придает себе не только устойчивости, независимости, но даже силится господствовать над миром. С точки же зрения «коммуниста», распределение благ должно управляться не отдельным человеком, а обществом. А в конечном счете – Богом, ибо только Он является полновластным собственником всех благ. По словам же св. Иоанна Златоуста, «что принадлежит Богу, то принадлежит всем», и, следовательно, «все», т. е. общество, имеют большее право владения, чем отдельный человек. Таким образом, выбирая позицию «коммуниста», человек противится падшести, а становясь «собственником», он падшести подчиняется. Конечно, абсолютные «коммунисты» – большая редкость. Большинство «коммунистов» остаются ими до определенного предела. Но их выбор помогает им в борьбе против самой распространенной человеческой страсти – любостяжания. Поскольку увеличение собственности укрепляет самость «собственника», то именно он гораздо более подвержен страсти любостяжания, чем «коммунист», отдавший распоряжение благами на волю коллектива (что, впрочем, не застраховывает «коммуниста» от других страстей). В результате, «собственник» стремится к материальному благополучию; «коммунист» же жаждет справедливости, равенства, солидарности. Это качественная разность целей придает конфликту между этими психологическими типами особую метафизическую глубину.

Падшесть охватывает всех. И не удивительно, что собственность, отсутствующая в райском состоянии, возникает сразу после грехопадения и затем властвует над людьми, ставшими вдруг сребролюбивыми и стяжательными. Отношения, основанные на собственности, становятся образом жизни человечества, закрепляются не только в нравственном сознании, но и в государственном праве. Иначе говоря, падшесть начинает проявлять себя не только в жизни отдельных людей, но и в устроении общества. «Коммунистов» остается не так уж много (грубая оценка – процент голосовавших за КПРФ на недавних выборах). «Собственники» же господствуют и они начинают строить подходящий для себя социум.

Сочетание двух факторов – собственности и разделения труда – оказывается, в конечном счете, вполне достаточным для возникновения капитализма со всеми его «прелестями». И в самом деле, разделение труда дает колоссальный выигрыш в производительности, но неизбежно требует организации обмена. Для «собственников» это означает введение рынка. Рынок же требует для каждого из его участников строгого следования принципу максимизации прибыли – иначе вас обойдут конкуренты. Таким образом, «собственники» создают рынок, который формирует психологию собственности. Получается положительная обратная связь, которая, с одной стороны, приводит к господству рынка во всех сферах жизни, а с другой – доводит страсть жажды собственности (сребролюбие) до высшего накала.

Всё это мы и видим воочию в современном капитализме. Ныне власть рынка такова, что он превращается в некую среду обитания, без которой человек, как без воздуха, не может прожить и минуты. Но рынок, чтобы давать большие прибыли, должен всё время расширяться. И потому делается всё, чтобы увеличить спрос. А лучший способ этого – раздуть страсти стяжания и сребролюбия. И ныне человек, живя только новыми предметами потребления и новыми наслаждениями, прямо-таки потерял человеческий облик. Он стал похож на наркомана, которому нужно еще и еще раз уколоться.

Несколько слов о морали капитализма. Чтобы разбогатеть, нужно разогреть страсть любостяжания до предела. И это считается нормальным. Даже теоретики капитализма согласны, что мотив поведения индивидов при капитализме – ни что иное, как стяжание, эгоизм. Так что искать тут мораль бессмысленно. «Но, – говорят они, – зато правила поведения всей капиталистической экономики моральны, ибо в целом экономика развивается, удовлетворяя нужды людей». Утверждение в корне неверное. Как может быть моральна конкуренция, если она основана на праве сильного и войне всех против всех? Как может быть морально насаждение потребительства, если оно губит души людей? Да и как могут быть моральны правила поведения, если, следуя им, люди совершают аморальные поступки? Нет, аморальны и «правила игры» в капитализм, и «ходы» участников.

Так капитализм падший мир превращает в ад. И противостоять ему можно только, сделав другой выбор – за Бога и против собственности.

Чем определяется выбор?

Можно ли побороть падшесть? Или применяясь к предмету нашего исследования: можно ли победить «собственничество», сделать из «собственника» «коммуниста»? И вообще – как в человеке формируется имущественная установка? Как, когда, под воздействием каких влияний она этот выбор делает, если говорить честно, – загадка. Всё происходит сокровенно, в тайниках души, и свидетелем этому является только Бог. Даже психологи на этот счет молчат. Поэтому приходится лишь догадываться, строить предположения. Попробуем исследовать пять факторов, гипотетично влияющих на имущественное поведение человека:

– создание души Богом;

– правовые установления (законы);

– воспитание;

– воздействие идеологии;

– религиозное преображение через покаяние.

Гены, природа, ипостась

Первое предположение – уже при создании души человека Господь закладывает в нее ту или иную имущественную установку. Собственно, в этом случае выбора нет – каким родился, таким умрешь, и ничего сделать нельзя. Думается, что столь фаталистический вывод не соответствует действительности. Очень много зависит и от самого человека – он делает выбор своей позиции. Однако исключать ту или иную врожденную предрасположенность было бы опрометчиво. Вряд ли эта предрасположенность передается чисто материальным путем – через гены. Очень часто ребенок по своему душевному складу не похож ни на одного из родителей. Душа человеческая бездонна и отнюдь не сводится к генотипу, и как Бог ее формирует – благочестивая тайна.

Дело еще более осложняется, если мы примем предлагаемое богословами различение в человеке природы и ипостаси. Душа в таком случае – часть природы. Она вмещает ум, волю, характер и прочие «душевные» свойства человека. Но есть еще ипостась – то, что собирает все свойства человека в уникальную, совершенно неповторимую личность. Некоторые богословы считают, что именно ипостась ответственна за кардинальные выборы, к которым, как мы выяснили, относится и выбор имущественной установки. Впрочем, падшести подверглись не только природа, но и ипостась человека. Так что в любом случае этот выбор у человека замутнен и далеко не всегда соответствует Божией воле.

Наконец, ситуация становится еще более непонятной, если мы примем во внимание, что есть не только характеры отдельных людей, но и характеры народов, наций. Одни более расположены к выбору коммунизма, другие – менее. Не исключено, что русский народ, по замыслу Божию, относится к наиболее «коммунистичным» народам. И это, – наряду с его искренним принятием христианства, – наиболее характерная его особенность.

=== Собственность, право и нравственность ===

Собственность имеет две стороны – правовую и нравственную. И тут необходимо сделать небольшое отступление о соотношении права и нравственности. Правовые нормы, очевидно, несут в себе определенный нравственный потенциал. Интересно сопоставить его с нравственным уровнем общества, под которым мы понимаем статистическую нравственность по всему обществу, так сказать, «среднюю температуру по больнице». В применении к имущественной сфере это, грубо говоря, процент «коммунистов» и «собственников». Что касается права, то его нравственный потенциал определяется теми ограничениями, которые накладываются на право собственности. Рассмотрим некоторые шаги в этом направлении.

Шаг первый. И здравомыслящий «коммунист» вполне допускает использование собственности для личного потребления. Дело в том, что абсолютно без собственности падший человек жить не в состоянии. До тех пор, пока не возникнет всеобщая гармония и христианская любовь между людьми, человек нуждается в собственности как ограде, которая до некоторой степени охраняет его от воздействий не вполне дружественного ему мира. Нужна, например, личная одежда. Нужна, пусть не личная, но семейная собственность на движимое имущество. Наконец, надо оставить человеку вещи, которые для него имеют личную ценность. Такой вид собственности может быть выделен на правовом уровне. Это и предлагают социалисты: различать (на уровне закона) личную собственность от частной. В последнюю входят средства производства, которые человек непосредственно не потребляет, но которые приносят ему доход. Поскольку этот доход может быть связан с множеством злоупотреблений, то частная собственность социалистами запрещается; производство же ведется на основе общественной собственности. Социализм, разумеется, тоже является компромиссом, отдающим дань падшести человеческой. Но компромиссом, с одной стороны, возвышающим человека, а с другой стороны – реально реализуемым. То, что так можно жить и достигать огромных успехов, показал нам семидесятилетний период Советской России.

Шаг второй. Вряд ли всех предпринимателей нужно стричь под одну гребенку. Среди них есть люди порядочные и нравственные, желающие принести пользу своим делом и ни в коем случае не старающиеся выжимать соки из наемного персонала. А есть совсем другие, цель которых – собственное обогащение любой ценой. Как было бы великолепно найти правовой критерий для их разделения! Но увы, – по формальным признакам их разделить никак не удается. И те, и другие – бизнесмены, ведущие дело по законам капитализма. Разница между ними – в намерениях. А это уж – проблема сугубо нравственная. Впрочем, попытки развести хороших и плохих предпринимателей периодически возникают. Так, согласно авторам «Русской доктрины» [1], это отличие должен делать чиновник – первым давать лицензию, вторым – нет. Другой выход – давать лицензию по национальному признаку. Но вряд ли эти подходы хоть сколько-нибудь удовлетворительны. Правового решения тут не видно. Второй шаг сделать не удается – он прямо в глубокую канаву.

А потому приходится совершить не шаг, а прыжок через ров: всех предпринимателей, независимо от их внутреннего настроя, скопом считать легитимными. Иначе говоря, – вводить правовые нормы капитализма. Получается, что альтернативы «социализм/капитализм» не избежать. Третьего не дано.

Важно отметить разницу в соотношении права и нравственности в обоих случаях. Для капитализма нравственный уровень права примерно на той же высоте, как и нравственность общества: большинству «собственников» соответствует правовое господство собственности. Для социализма всё иначе. Поскольку законы социализма в большей мере ориентированы на «коммунистов», чем на «собственников», то там нравственный уровень права выше общественной нравственности. Хорошо это или плохо? Думается, что хорошо, ибо более высокий правовой строй подтягивает людей вверх, воспитывает в них лучшие качества.

«Нет, помилуйте, – скажет внимательный читатель, – законы действуют лишь как внешние ограничители, они не могут изменить душу, в частности – искоренить страсть сребролюбия». И в самом деле, людям свойственно приспосабливаться к наличному социальному строю. Причем, это приспосабливание вовсе не означает обязательного изменения мировоззрения. Многие «коммунисты», оставаясь на своей позиции, живут при капитализме, не проявляя никакой пассионарности. А что делать? Ведь нужно жить, воспитывать детей и делать что-то полезное для людей. И, наоборот, при социализме масса «собственников» до поры до времени агрессивно не проявляла себя, мимикрируя под «советский народ».

И всё же социальный строй не просто ограничивает, но и воспитывает. При каких условиях? Это требует отдельного рассмотрения.

Воспитание и идеология

Воспитание является основным инструментом формирования имущественной позиции. Однако эта проблема очень сложна. Никакие просто увещевания и лекции не помогут, ибо, повторяем еще и еще раз: решение человек принимает на очень глубинном, прямо-таки трансцендентном уровне. Но всё же установку можно изменить.

Человек – существо воспитуемое, но кардинально – лишь в детском возрасте. Маленький ребенок очень восприимчив. Он просто впитывает в себя всё, в том числе – и отношения между людьми. И если он видит вокруг себя сотрудничество, бескорыстную помощь и приоритет общего над собственным, то он принимает всё это как норму.

Важно отметить, что воспитывает не только семья. Воспитывает и социальная среда, общество, включая все его правовые установления. Тем самым право становится средством воспитания и инструментом изменения имущественной парадигмы. Недаром при социализме «коммунистов» больше, чем при капитализме.

Чем старше становится ребенок, тем труднее изменить его ментальность этим способом. Особенно трудно изменить его к лучшему, тогда как покатиться по наклонной плоскости он всегда готов. Это – общий закон падшести, согласно которому восхождение по нравственной оси совершается медленно и с огромным трудом, падение же вниз – быстро и без усилий.

Взрослого уже почти невозможно воспитать. Но взрослый – сознательная личность, которая, под воздействием серьезных аргументов, сама может изменить свою имущественную установку. Имеется в виду воздействие соответствующей идеологии. Но не следует уж очень сильно уповать на этот инструмент. Обычно идеология лишь проясняет смутно выраженную психологическую установку. И если идеология соответствует установке, но она (установка) только укрепляется, если нет, то человек идеологию отвергает. И все же если идеология сильна, то она может переубедить человека и изменить его априорный имущественный выбор.

И всё же ни идеология, ни воспитание с детства отнюдь не гарантируют результата. История нам оставила один замечательный пример, подтверждающий это. Выдающийся русский мыслитель и социальный деятель Н.Н. Неплюев создал в конце XIX в. Крестовоздвиженское Трудовое Братство, сочетавшее в себе традиционную православную общину и трудовое предприятие, построенное на строго коммунистических принципах. Жизнь Братства – одна из удивительнейших страниц русского православия. Входившие в него, в основном, молодые крестьяне Черниговской губернии беззаветно работали на общину, которая их полностью обеспечивала. Но как же подбирались братчики? Неплюев создал целую систему воспитания кадров. Первоначальный состав Братства составили несколько выпускников организованной Неплюевым сельскохозяйственной школы для мальчиков. Принимали в эту необычную школу-интернат с 12-ти лет на конкурсной основе (надо было уметь писать и читать). Кроме сельскохозяйственных дисциплин детям преподавали катехизис и основы литургики. Но главное – их постоянно учили сознательной вере в Бога и совместной жизни. Для этого была устроена целая система воспитания младших учеников старшими, совместного с педагогами обсуждения школьных проблем, творческого развития учеников. Параллельно с этим ученики регулярно посещали храм, пели на клиросе, причащались и, конечно же, исповедовались у священника Братства. По окончании школы каждому предоставлялся свободный выбор: остаться в Братстве или уйти «в мир», трудиться где-нибудь вне Братства. После первых успехов была организована аналогичная школа и для девочек. А затем, по мере того, как в Братстве создавались семьи, было учреждено несколько детских садов и начальных школ для братских детей.

Каковы же результаты неплюевской воспитательной системы? Оказывается, лишь половина выпускников школ желала вступить в Братство. Другая половина уходила в мир – они, несмотря на столь интенсивное христианско-общественное воспитание, выбрали собственническую идеологию. Многие из окрестных крестьян пытались жить в Братстве, но не смогли пересилить свою сущность и в конце концов уходили. Более того, в самом Братстве не раз возникали скандалы и даже попытки сделать из него обычное акционерное предприятие.

Сам Неплюев прекрасно понимал подноготную этих явлений. Так, по поводу исключения одного из воспитанников школы, один из братчиков заметил: «Почему наша школа, наряду с очень симпатичными характерами, способствует выработке иногда ужасных характеров, какими были многие из ушедших?». Неплюев отвечает: «Потому же, почему в Царстве Божием выработался ужасный характер Сатаны». Свобода самоопределения – тайна, которую знает только Бог.

Покаяние. Позиция Церкви

Но есть еще одна сила, может быть, самая эффективная. Она прекрасно известна христианам. Это – покаяние.

Возможность избавления от падшести – это именно то, что подарил нам крестный подвиг Спасителя. Вера во Христа открывает нам реальную возможность преображения души. Господь, если мы того очень сильно захотим, может изменить ее. В том числе – избавить ее от всевластия собственности и денег. Это и есть покаяние, «метанойя», изменение души, по-гречески. Только покаяние должно быть нешуточным, выворачивать душу, прочищать ее до самых глубин.

Но к какой имущественной установке должно приводить подлинное покаяние? Кажется, что тут двух мнений быть не может. Преображение душ, которое произошло у членов первохристианской Иерусалимской общины, выразилось, в частности, и в том, что они все стали «коммунистами» и тут же организовали жизнь общины на основе общей собственности. И до сих пор Церковь практикует совершенно коммунистические общежительные монастыри, считая живущее в них монашество передовым отрядом христианства. И, казалось бы, следуя этой традиции, христиане всегда должны видеть в коммунизме свой идеал и всячески стремиться к нему в личной и общественной жизни.

Однако мы видим совершенно другое: наши православные верующие в подавляющем большинстве своем оказываются твердыми собственниками, обеими руками голосующими за примат собственности и капитализма и жестко отвергающими коммунизм как общественный строй. Поговорите с любым нашим батюшкой, и он популярно разъяснит вам, что своя землица – она всегда лучше обрабатывается, а вот большевики всё обобществили, и что получилось? – сплошное разорение да поругание веры. Предлагается же жить вот так: богатство допускается, причем, без всяких количественных ограничений, но подпадать под его власть нельзя, а нужно от своего давать милостыню, благотворить, и тогда вы обретете благодать у Бога. Иначе говоря, сам выбор «собственнической» позиции Церковь за грех не считает – это дело вполне нормальное и даже желательное. Грех же – неправильное использование этой позиции. Это так называемая «умеренная доктрина», которую наш православный люд считает окончательным примиряющим словом.

Почему Церковь занимает такую позицию – вопрос сложный, который в двух словах не объяснишь. Об этом, собравшись с духом, нужно писать отдельную серьезную статью. Здесь же только заметим, что наше предыдущее рассмотрение выявляет одно разительное противоречие «умеренной доктрины». Согласно ей, человек должен не поддаваться всем негативным сторонам собственности, но должен принимать собственность как общественный институт. Другими словами, налицо разрыв между низким уровнем права и высоким нравственным уровнем общества. Но мы с вами поняли, что право воспитывает, ибо на нём основывается и идеология общества, и характер воспитания в нём. И в таком «умеренном» обществе собственнический строй будет тянуть нравственность вниз, не помогая, а наоборот, разрушая всю церковную работу по улучшению душ. Заранее признавая невозможность христианского преобразования общества, «умеренная доктрина» тем самым формирует людей, с одной стороны, асоциальных, зацикленных на личном спасении, а, с другой стороны, – если все же они не хотят выпадать из общества – типичных «собственников», поддерживающих современный капитализм со всеми его сатанинскими свойствами.

Итог плачевный: единственное эффективное средство изменения имущественной парадигмы – религиозное преображение через покаяние – не работает.

Имущественный выбор в истории

Мы уже говорили, что каждая психологическая «партия» хочет построить свое общество. И человеческая история, собственно, и представляет собой бесконечную борьбу двух парадигм. На «собственников» работает падшесть – вещь очень сильная и с трудом преодолимая. Поэтому игра идет в одни ворота – подавляющее большинство исторических проектов заточено под «собственников». Но когда человечество хоть чуть выбирается из одурманивающей пелены падшести, оно смутно начинает понимать высоту и даже необходимость строительства коммунистического общества. И тогда вступают в действие все факторы изменения парадигмы. Если сейчас Церковь голосует за собственность, то не всегда было так. На Востоке можно указать на очень почитаемых святых отцов – Иоанна Златоуста и Симеона Нового Богослова, ставивших общую собственность выше частной. На Западе можно вспомнить «Утопию» Мора, «Город Солнца» Кампанеллы, Томаса Мюнцера, гуситские войны и коммунистическое государство, устроенное иезуитами в Парагвае. Более того, католики еще в XII веке считали, что естественным для человека является именно общественная собственность. Но протестантизм, в конце концов, склонил западную ментальность в сторону апологии собственнического начала.

А что же в России? Там мы видим великий советский проект, рассмотреть который с позиций психологических имущественных типов представляется поучительным.

Предпосылки

Прежде всего, необходимо иметь в виду одну закономерность действия имущественной психологии в обществе: общественные формы консервативны, а поколения людей более динамичны; «собственники» или «коммунисты» вырастают в старом строе и, при наличии критической массы, переворачивают его. И у нас, в России, поколение «коммунистов» выросло к началу XX в. в условиях развития капитализма. Чем это объяснить?

Можно вспомнить наши суровые природные условия, и постоянную внешнюю опасность, способствовавшие выработке в людях взаимопомощи и коллективизма в действиях. Можно даже считать географию еще одним (шестым по счету) фактором изменения парадигмы. Но всё же первое место надо отдать православию.

Хотя официальная Церковь в России всегда поддерживала «собственников», но сама православная вера, очень глубоко отпечатавшаяся в душах наших предков, видит христианский общественный идеал именно в коммунистическом обществе. Это всегда чувствовали, пусть не слишком отчетливо, и верхи, и низы. В народе всегда к богатству относились, как к заразе, портящей душу человека. Крестьяне, традиционные «собственники», организовывались в общины, где основное средство производства – земля – подвергалось периодическому перераспределению. В интеллигентских кругах росло социалистическое движение. Но самое интересное, что даже откровенные «собственники» – купцы и промышленники – благотворили, строили церкви или финансировали революционеров, ибо в глубине души понимали, что доходы от капитала аморальны.

Но всё же просто увеличения числа «коммунистов» недостаточно для того, чтобы произошла столь масштабная социальная революция – ведь собственники всё равно были в большинстве и в их руках находились все средства подавления. Был еще один фактор, связанный, правда, с рассматриваемой контроверзой. В обществе, основанном на собственности, в элиту неизбежно входят те, у которых больше богатства. В сословном обществе, когда возможности выбиться «из грязи в князи» невелики, более обеспеченные приобретают статус постоянных «господ», «начальства». Это вызывает против них ненависть огромной массы бедных «собственников», которые желают сами стать «господами». И «коммунистов», и обиженных «собственников» привлекает идеология социализма, но разными сторонами: первых – общественной собственностью, вторых – свержением «класса эксплуататоров». В результате, число сторонников социализма резко увеличивается. Это и произошло в России.

Возникновение

В результате воздействия вышеописанных факторов, идеи социализма стали распространяться в России, как пожар. Это дало возможность, улучив удобный момент, большевикам взять власть. Большевики представляли собой сложный конгломерат из пламенных революционеров и «космополитов», жаждавших разрушения православной России. И всё же сердцевину большевиков составляли «коммунисты», что и позволило им совершить именно социалистическую революцию, а не передел собственности. Причем, формально будучи марксистами, они действовали вопреки Марксу. И это тоже сыграло им на руку: если бы большевики следовали марксовым рекомендациям и ждали должного развития капитализма в России, то можно с уверенностью предсказать, что никакой революции в России не было бы – капитализм, вовлекая людей в собственнические отношения, настолько развращает их, что люди сами не захотели бы что-либо менять.

Началась война «коммунистов» (и примкнувших к ним «обиженных») и «собственников», война, – горячая и холодная, – продолжавшаяся по сути дела весь советский период. Численный перевес противника вынуждал «коммунистов» придумывать новые, жестко репрессивные формы борьбы. Было изобретено невиданное оружие – «классовый подход», позволявший им бить не по отдельным людям, а по площадям. Этим методом была проведена коллективизация, подорвавшая собственническую идеологию крестьянства, но одновременно переломавшая ему хребет.

Параллельно «коммунисты» развернули идеологическое воспитание в надежде получить новое поколение «коммунистов». И сначала им сопутствовал успех – молодежь имела, в основном, коммунистическую идеологию. Однако далеко не все перековывались. Во-первых, как указывалось, социалистическое движение включало многих «обиженных собственников». А во-вторых, происходила элементарная мимикрия – многие «собственники» прикидывались «красными». Они вступали в партию, пролезали в ее верхушку, становились руководителями производства. В общем, нарождалась «номенклатура», состав которой был далеко не коммунистическим, хотя пока она работала на большевистское дело.

Сложно у «коммунистов» складывались отношения с Церковью. Святитель Патриарх Тихон, воспитанный при старом строе иерарх, в 1918 г. анафематствовал советскую власть. Но после (в 1923 г.), поняв волю Божию, он изменил свою позицию: Церковь должна быть лояльной к государству, не вмешиваться в его дела и заниматься исключительно спасением своих прихожан. Однако убедить церковный народ он не смог – большинство и иерархов, и священников, и мирян, будучи «собственниками», продолжали относиться к новой власти и к новому строю резко отрицательно. Не удивительно, что Церковь подверглась жестоким репрессиям.

К началу 30-х коммунистическая идеология победила, хотя подспудная война имущественных мировоззрений продолжалась. Апофеоз войны – 37-й год. Поскольку враги затаились и классовый подход стал буксовать, то площади, по которым велся огонь, пришлось резко расширить. Отсюда – столь высокое число жертв «великой чистки», отсюда множество наветов и несправедливо обвиненных. Но в то же время «коммунисты» уходят от идей мировой революции и совмещают свою идеологию с патриотизмом, резко повышающим их потенциал, что и сыграло решающую роль в великой победе над фашизмом.

Надо понять величайший трагизм всей коллизии: по сути дела, христианская моральная правота позиции «коммунистов» сочеталась у них с совершенно нехристианскими, репрессивными методами борьбы с «собственниками». Но иного способа «коммунисты» не видели – численный перевес был на стороне «собственников», а переделать их путем идеологической пропаганды не удавалось. Отсюда и совершенно разные оценки событий: «коммунисты» оправдывают все силовые методы защитой строя и перспективой войны с Западом; «собственники» педалируют жестокость репрессий и зажим свободы. Обе стороны указывают на частичную правду. Но, с точки зрения христианства, – «оба хуже», ибо оно видит идеал в казалось бы несовместимом – добровольном коммунизме.

Гибель

Победа в страшной войне упрочила позиции «коммунистов», которые сумели быстро восстановить страну. Но огромное их число полегло на полях войны – ведь лучшие всегда впереди. А народившееся послевоенное поколение воспитывалось уже в иной среде. Идеология выдохлась, превратилась в догму, скорее, вызывавшую смех, чем привлекавшую. Одновременно у нового, не очень умного руководства возникла иллюзия, что советский строй вечен сам по себе, что бы ни произошло. Началась дурацкая гонка за Америкой в материальном благополучии, в «удовлетворении всё более возрастающих потребностей». В этих условиях большинство уже становилось «собственниками», хотя и помалкивало об этом. В брежневские годы номенклатура, в основном, собственническая, получила над разросшимся народным хозяйством огромную власть. Началось развитие теневой экономики. Но всё же это номенклатуру не удовлетворяло: они были либо нелегальными собственниками, либо легальными управленцами. Им же хотелось всего, всем владеть безраздельно. Их целью стало приведение своего юридического статуса в соответствие со своими желаниями, стать вполне легальными собственниками.

Параллельно изменялась ментальность интеллигенции, которой западные идеалы свободы и прав человека казались более привлекательными, чем бесплатные квартиры. И когда собственническая номенклатура почувствовала, что политическая власть в ее руках (Горбачев), она начала атаку на строй, дав карт-бланш наиболее крикливым интеллигентам. «Коммунисты», хотя их и тогда насчитывалось немало, были дезорганизованы и дезориентированы пропагандой и проиграли схватку почти без боя.

Реванш «собственников» был яростен. Мгновенно началось криминальное разворовывание всего, созданного самоотверженным трудом наших отцов. Заводы встали, поля поросли бурьяном, вдруг обнищавший народ начал вымирать. Новое поколение уже растет циничными «собственниками», так что в обозримое время никаких реальных возможностей вернуться к социализму нет.

Эпилог

Так закончилась грандиозная, уникальная, может быть, последняя в истории человечества попытка утвердить коммунистическое начало в обществе. Теперь, с расстояния в двадцать лет, видно, что ничем иным она и не могла закончиться. Большевики использовали для победы своего дела и правовые установления, и систему воспитания, и развитую идеологию – словом, все инструменты, кроме религиозных. И всё же победа «коммунистов» и удержание ими социалистического строя были достигнуты во многом за счет насилия над собственниками, которые всё равно составляли большинство. Изменить позицию последних атеистическая идеология не могла, а воспитывать новых «коммунистов» она могла лишь незначительный период времени – лет 20–30.

Большевики совершенно не понимали, что подлинная победа над собственнической ментальностью возможна только через глубочайшее покаяние и подлинный душевный переворот. Воспитание же всё новых и новых поколений «коммунистов» возможно только через Церковь, обладающую не только верным учением, но и таинствами, преподающими благодать Святаго Духа. Разумеется, советская идеология была тут бессильна. Наоборот, она жестко боролась против Церкви, закрывая доступ благодати к членам общества. Большевики, разрушая Церковь, разрушили и социализм.

Но вешать всех собак на большевиков не следует. Они одни, без поддержки Церкви, и не могли победить собственничество, а, став упорствовать, наломали дров и, в конечном счете, всё равно не смогли удержать власть. Надо было готовить народ заранее, может быть, в течение нескольких сотен лет – скажем, с начала создания единого русского государства, с Ивана Калиты. И, безусловно, главную роль в подготовке народа к созданию христианского общественного строя должна была играть Церковь. Нужна была традиция христианского коммунизма, его богословское обоснование, опыты его построения в малом и большом масштабах. Ничего подобного Церковь не делала и, увы, не делает до сих пор. Свою роль «удерживающего» на социальном поле Церковь не выполняет. А потому мир неуклонно сползает к антихристу.

Но лучше поздно, чем никогда. Кто мешает начать делать то, что не было сделано раньше? Но это возможно лишь в том случае, если мы, христиане, сумеем через глубочайшее покаяние изменить себя, если сумеем перестать быть «собственниками».

Литература

1. Русская доктрина. М.: Яуза-пресс, 2007. 864 с.

3 декабря 2007 г.

Капиталофилия

Второе «крещение» России

Помните пронзительное время конца 80-х – начала 90-х? Россия рушилась, но одновременно происходило удивительное. Люди вдруг увидели православие, потянулись к нему. Молодежь пошла в храмы, повалила на лекции священников, кинулась восстанавливать монастыри, с жадностью раскупала плохо изданные православные книжки. Дух пылал. Казалось, еще немного – и вся Россия повернется лицом к православию, станет, как прежде, Третьим Римом.

Но нет, второго крещения Руси не получилось. Три – пять процентов «церковных» верующих плюс десяток процентов «полуцерковных». Церковь так и осталась на обочине общества, не оказывая на него существенного влияния. Кто помешал? Помешал, как всегда, лукавый. Но в этот раз он был в таком отвратительном обличье, в котором он еще на Руси не появлялся. Это обличье мамоны. Именно мамона перешел дорогу Церкви и вторично «крестил» новую Россию в свою веру. Что же произошло?

Власть мамоны

Ответ дает евангельская притча о сеятеле. Там сказано, что далеко не каждое семя (слово Божие) попадает на добрую почву, – семя падает и при дороге, и на камень, и в терние, причем, последний случай означает, что «забота века сего и обольщение богатства заглушает слово, и оно бывает бесплодно» (Мф. 13:22). Иначе говоря, во все времена богатство улавливало людей в гибельную ловушку. Но сейчас происходит что-то умопомрачительное. Страсть к обладанию и обогащению развилась до такой степени, что превратилась в целую религию – религию денег. Причем, религию тотальную, так сказать, всенародную. Жажда денег обуяла всех – молодых и старых, мужчин и женщин, работяг и бездельников. Раньше, пусть худо-бедно, но государство старалось служить порядку и справедливости, искусство – красоте, наука – истине, спорт закалял тело, медицина лечила, литература учила добру и нравственности, элита стремилась к величию страны, армия защищала отечество, СМИ освещали жизнь общества, наконец, экономика кормила и одевала нуждающихся. Нынче всё это осталось, но в перевернутом виде – всё служит лишь способом обогащения. А польза проявляется лишь случайно, как побочный эффект процесса наживы. Мамона всё купил, всё подмял под себя. Ныне особенно ясно раскрылся смысл апостольских слов: «корень всех зол есть сребролюбие» (1 Тим. 6:10).

Конечно, сребролюбие не могло бы стать мировой религией без одного важного обстоятельства – без господства капиталистического способа производства. Основной принцип капиталистической экономики – получить прибыль. Любой ценой. Еще раз заметим: не производство полезных благ, а максимизация собственной наживы. Причем, эта цель объявляется открыто. Чего уж там стесняться, принцип «деньги – это всё» стал кредо современного мира. Глобальная экономика явилась страшным оружием мамоны, взламывая национальные границы и культурные барьеры. Она предстает пред нами двуликим Янусом: как экономика соблазна и как экономика несправедливости.

Чтобы получить больше прибыли, нужно больше продать. А потому реклама тонко расписывает существующие и несуществующие достоинства, дабы «впарить» вам и ненужное. Она буквально создает ослепительную виртуальную реальность, но купленное вдруг выходит из строя через месяц. Везде обман в красивой упаковке. И поскольку легче обмануть кретинов, омамоненная массовая культура нарочно понижает интеллектуальный уровень. Грех для падшего человека наиболее привлекателен. А потому мерзость выставляется, как желанная добродетель. Ныне покупают не ради пользы, а ради имиджа и престижа. Посмотрите журналы – везде разврат, культ роскоши и вип-персоны. Потребности нарочно извращаются, соблазн направленно раздувается, грех пропагандируется – и всё ради «максимизации прибыли».

Но есть и другая сторона современной «реальной экономики», которую стараются скрыть: несправедливая оплата труда. Банальная истина – в капиталистической экономике оплата осуществляется не по труду, а по счету в банке. Деньги приносят деньги. Ибо деньги и есть сила в рыночном мире. А сила приносит новые деньги. В результате, рынок перекладывает деньги из кармана бедных в карман богатых. Так уж он устроен – рынок, и по-другому работать не может. Образуется пропасть между богатыми и бедными. И засыпать ее не очень-то и стараются. А зачем? – ведь лестница состояний имеет огромное воспитующее значение: она заставляет каждого взбираться по ней по головам других. Так сказать, естественный отбор наиболее жадных и жестоких. Мамона тщательно следит за поклонением себе и поклонившимся дает богатство. И, наоборот, у не желающих кланяться он отбирает средства к существованию, выбрасывает из социума, оставляет умирать голодной смертью.

Таким образом, обе стороны рыночной экономики обусловливают друг друга: соблазн формирует рынок; несправедливость формирует рыночников. Но если раньше, в XIX веке, на первый план выступала экономика несправедливости, то сейчас наибольшую опасность представляет экономика соблазна. Хотя неравенство ничуть не уменьшается, но современные производительные силы достигли такого развития, что в Европе первоочередные потребности человека удовлетворяются. Там люди с голода не мрут, и на первый план выходит гонка за довольством и престижем, а после их насыщения – и за властью. В России не так – у нас масса людей живет в нищете. Но уже есть типично «европейские» зоны. Например, в Москве не имеющий автомобиля считается бедняком. А индустрия развлечений в столице даже круче европейской.

Современная экономика оказывает на людей прямо-таки наркотическое действие. Теперь богатство стало синонимом добродетели. Богатый – умница и молодец, а бедный – неудачник и дурак, и сам в этом виноват. Богатство убивает чувство Родины. Наша элита не русская – она держит деньги в западных банках: «где сокровище ваше, там будет и сердце ваше» (Мф. 6:21). Глобализация – порождение мамоны и его зловредное орудие. Мамона всё прибрал к рукам. Власть захвачена религией денег. Хозяйственные структуры, государственный аппарат, армия, общественные и «творческие» организации – всё подчинено мамоне и на него работает, и если на Западе это произошло давным-давно, то у нас это в столь мерзостном варианте началось лет 20 назад, как следствие развала советского социализма. Теперь весь мир кружит свою страшную вакханалию вокруг мамоны.

Но самое чудовищное в религии денег – ее демонизм. Эта поистине сатанинская религия не соединяет людей, а наоборот, разделяет, делает неравными, сребролюбивыми, злыми, эгоистами, просто-таки вытравливает человеческий облик. Мамона – это тот же сатана, но с пластиковой карточкой. Христос и мамона – диаметральные противоположности. «Не можете служить Богу и маммоне» (Мф. 6:24) – говорит Евангелие. Святитель Иоанн Златоуст объясняет это речение так:

«потому что мамона требует совершенно противного Христу. Христос говорит: подай нуждающимся, а мамона: отними у нуждающихся; Христос говорит: прощай злоумышляющим на тебя и обидящим, а мамона напротив: строй козни против людей, нисколько не обижающих тебя; Христос говорит: будь человеколюбив и кроток, а мамона, напротив: будь жесток и бесчеловечен, считай ни за что слезы бедных» [VIII, с. 270].

Сам принцип конкуренции абсолютно противоположен христианской любви. К тому же, мамона внедряет в души циничный материализм, отменяет всё идеальное и заставляет всё оценивать в долларах. И мерзкое, и святое рынок (он же мамона) выставил на продажу, причем, на одном прилавке и по равной цене. Всё смешал мамона, всё опустил, всё опошлил.

– Нет Христа, нет другого Бога, кроме меня, – со смехом объявляет этот выросший до неба истукан. — Ибо я всё купил, все народы поработил, всех заставил на себя работать.

А что касается прежней морали, то все десять заповедей теперь либо отменены мамоной, либо поставлены ему на службу. Смотрите сами. «Я есть Бог твой» и «не сотвори себе кумира» – но в том-то и дело, что место Бога Живого в сердцах людей занял мамона, воцарился там «всерьез и надолго», воочию стал кумиром, затмившим Христа. «Не поминай имя Господа твоего всуе» – теперь оно не поминается вовсе; вместо него звучат другие имена: доллар, евро и прочие клички мамоны. «Чти день субботний» (для христиан – воскресный). Смысл этой, четвертой по счету, заповеди – в отдании Богу самого ценного – своего времени, по крайней мере, одного дня. Но как раз и субботу, и воскресенье современный москвич отдает поклонению мамоне. Это называется «шопинг» – закупка немыслимого количества нужных и ненужных вещей. Нынче это культовое действо превратилось в подлинную оргию – с баром, сауной, кинотеатром и даже скалодромом. «Люби отца и матерь» – но сейчас любовь вытеснена деньгами. В родителях видят источник денег, а уж мужья – то те ныне выбираются исключительно по доходам. «Не убий» – но если у кого-то завелись доллары, то ему нужно срочно озаботиться о безопасности. Но от киллеров не спасают ни охранники, ни бронированные стекла. «Не укради», «не лги», «не прелюбодействуй», «не пожелай чужого» – об этом даже неудобно и говорить: всё это забыто, а противоположные пороки поставлены на службу мамоне.

С мамоной – на дружеской ноге

Вывод из всего этого совершенно очевиден: сейчас у христиан нет страшнее врага, чем мамона. Но как же относится к этому противнику номер один наша современная Русская Православная Церковь? Тут нужно различать теорию и церковную практику.

С одной стороны, с точки зрения вероучительной, наша Церковь выпустила в 2000 г. важный документ: «Основы социальной концепции Русской Православной Церкви». Там говорится, что «Церковь признаёт существование многообразных форм собственности. Государственная, общественная, корпоративная, частная и смешанная формы собственности в разных странах получили различное укоренение в ходе исторического развития. Церковь не отдает предпочтения ни одной из этих форм» [7, с. 36]. Как видим, Церковь в вероучительном плане вовсе не благословила капитализм и не признала частную собственность необходимой основой жизни общества. Слово о социальном строе, наиболее соответствующем христианскому мироустроению, пока не сказано. А отсюда следует, что в Церкви по данному вопросу могут существовать различные точки зрения, и ни одна из них пока не является официальным мнением Церкви.

Но с другой стороны, наша церковная практика давно исповедует вполне определенную «социальную концепцию», заключающуюся в налаживании дружеских отношений с миром мамоны. В принципе, наши батюшки нынешнюю всевластность мамоны признают, но относятся к этому с полнейшим философическим спокойствием и даже удовлетворением. Они благоговейно окропляют офисы и автомобили, подолгу благожелательно разговаривают с предпринимателями, приглашают на трапезы, где сажают их на первые места. О войне с мамоной и речи нет. Крайне любопытно взглянуть на эту парадоксальную ситуацию.

Об отношении Церкви к экономике можно прочитать в тоненьких брошюрках «для народа» или услышать в проповедях батюшек. Последнее, впрочем, нечасто – только если этой проблеме посвящено текущее евангельское чтение. И причем всегда народу говорится, что богатство – не грех; грех – прилепляться к нему. После батюшка обычно упоминает русских меценатов – украшателей храмов, а также не забывает гневно изобличить большевиков, отобравших собственность и наделавших столько бед.

В брошюрках [1 ; 2 ; 3 ; 4 ; 5] такая «теория» обрастает для вящей убедительности святоотеческими цитатами. Впрочем, в последнее время тон меняется, причем, в сторону, совершенно противоположную святоотеческой. Так, в брошюре «Христианин и деньги» [5], наряду с изложением вышеупомянутой теории, мы находим «Свод нравственных принципов и правил в хозяйствовании», принятый VIII Русским Народным Собором и одобренный священноначалием. Лейтмотив «Свода»: мир мамоны приемлем, но он должен быть с «православным лицом», когда все уважают право собственности, а наемным рабочим воздают за труд. Еще более озадачивает материал «По лестнице успеха» монахини Игнатии (Зуевой). Это типично современное руководство, как достичь высот в бизнесе, очень похожее на знаменитую и тысячу раз переиздававшуюся книгу Наполеона Хилла «Думай и богатей» [6], но с цитатами из Евангелия. Впрочем, это не так уж удивительно – ведь монахиня работает в команде бывшего настоятеля Решемского монастыря игумена Евмения (Перистого), известного своим восторженным отношением к капиталистической экономике и организовавшего в своем монастыре неслабый бизнес.

Как видим, налицо движение нашей Церкви к «протестантской этике», что демонстрирует очевидное расхождение между декларируемым вероучением и реальной социальной практикой Русской Православной Церкви. Если в теории Церковь стоит выше какого-либо социального строя, не выделяя ни одного из них, то на практике она прочно встроилась в капиталистические реалии. Церковь с ужасом шарахается от перспективы возврата в социализм. И, наоборот, в объятиях мамоны она чувствует себя хорошо и ничего другого не хочет.

Впрочем, и теория под напором практики постепенно проседает. О «Своде нравственных принципов и правил в хозяйствовании» мы уже упоминали. В решениях XI Собора (2007 г.), посвященного непосредственно проблеме богатства и бедности, заметно печалование о слишком большом разрыве между бедными и богатыми. Но о причине этого разрыва – капиталистическом строе – ни слова. А предлагаемые меры (прогрессивный налог, инвестиции из стабфонда) носят характер паллиативной корректировки уж слишком несправедливого постсоветского капитализма.

Такова картина. Из нее видно, что наша Церковь болеет. Болезнь эта имеет свою этиологию (причины), анамнез (историю развития) и прогноз. Саму же болезнь можно назвать одним словом – капиталофилия (любовь к капитализму, дружба с ним). Словечко непривычное, но иногда такие нововведения полезны. Когда болезнь имеет название, то и ставить диагноз, и лечить становится немного легче. Капиталофилия – не частное мнение отдельных батюшек. Это болезнь системная, болезнь всей нашей Церкви. Разумеется, Церкви здешней, земной, Церкви выздоравливающих. И об этой болезни нужно вести серьезный, но трезвый, без лишних эмоций, разговор.

Причина капиталофилии

Почему батюшки столь толерантны к капиталистическим реалиям? Надо сразу же отвести мотив материальной выгоды, закрыть глаза на роскошный стол в трапезной для священников, на мерседесы у них и их детей. Если всё это и присутствует, то, конечно же, составляет предмет личных немощей, а не принципиальной церковной позиции. В чем же действительная причина столь дружественного отношения нашей Церкви к капитализму? Это вопрос очень непростой. Даже остается впечатление, что чисто рациональными доводами эту тему не исчерпать. Но всё же попытаемся выяснить подоплеку церковной капиталофилии.

Для этого необходимо забраться очень глубоко и обсудить давно укоренившееся в Церкви мнение, что единственной задачей Церкви является спасение душ, подготовка их к Царству Небесному. Его-то, сложившееся в Церкви понимание, если хорошенько подумать, и является искомой причиной. Попробуем это пояснить.

Прежде всего, о задаче Церкви. Всякий батюшка вам объяснит, что цель нашей жизни – жизнь с Богом в Царстве Небесном или другими словами – спасение души. Собственно, ради спасения душ человеческих Господь и создал Церковь, и это дело является не просто важным, но исключительным делом Церкви. Причем, спасение это – строго индивидуальное. Господь судит Вас сугубо в меру вашей личной праведности. А то, насколько праведно общество, в расчет не принимается. Соответственно, православный христианин ориентируется не на работу по совершенствованию этого мира, а на личное спасение. Для этого душа христианина как бы погружается в иной мир – мир богослужения, круговорота церковных праздников, почитания святых, уже достигших Царства. Что же касается мира, то «Не любите мира, ни того, что в мире» (1 Ин. 2:15) – приводят батюшки речение апостола Иоанна, отождествляя мир с грехом. А потому мы должны быть «странники и пришельцы на земле» (Евр. 11:13). Единственное наше дело на ней – совершенствование души, дабы попасть в Царство Небесное.

Отсюда следует вывод: спасение мира в задачи Церкви не входит. В том числе – и преображение человеческого общества. Ибо любые совершенства общества нисколько не помогают спастись. Скорее, наоборот. Если вы, вопреки дурному воздействию плохого общества, стали праведником, то, значит, – вы этого очень хотели, и на суде Божием это вам вменится в плюс. Ибо мир – как бы стадион, где каждая душа развивается, проявляет себя, определяясь к добру или злу. А на стадионе – препятствия, барьеры, которые надо преодолеть, снаряды большой тяжести, которые надо метнуть подальше, что и приводит к тренировке тела. Соответственно, и мир заключает в себе массу трудностей, преодолевая которые, человек выковывает душу. Если все общественные проблемы решены, то и тренировать душу не на чем.

Исходя из такого понимания своих задач, Церковью формулируется и отношение к социуму. Как он устроен – вовсе не так уж и важно. «Спастись можно при любом строе» – торжественно говорят батюшки. Даже вопрос о справедливости социального строя кажется им суетным. Ведь всё равно Господь видит сердца всех и каждому воздаст по справедливости, но уже в той жизни. Пытаться же установить справедливость здесь – и безнадежно, и ненужно. По любви к пасомым Церковь, конечно, будет призывать богатых к милости, а бедных – к терпению. Но призывать сугубо в личном плане, для спасения их же душ. Вовлечение же масс в гигантские социальные проекты крайне опасно, ибо отвлекает людей от дела спасения. Все эти проекты – строительство новой вавилонской башни, которое всегда приводит к гордыне, отвержению Бога и, как следствие, – смуте и братоубийству.

Однако, из того, что совершенствование общества не является заботой Церкви, вовсе не следует, что Церкви совсем уж безразлично устроение общества. Но Церковь судит об этом совершенно не так, как привыкли мыслить люди социально ориентированные, а со своей колокольни. Главное для Церкви – возможность эффективно исполнять свое служение по спасению душ. А для этого общество должно удовлетворять определенным условиям. И прежде всего – двум следующим.

Во-первых, общество должно обеспечить Церкви независимость. Пастыри должны иметь свободу пасти овец. А для этого Церковь должна быть, по возможности, независима от мира, жить по законам государства в государстве. Конечно, хорошо, если государство платит клиру зарплату, как это было в Российской империи. Но сколько тогда было разговоров, что государство подчинило Церковь, заставляло служить ему, сделало из нее министерство исповедания. Нет, свобода дороже, – говорят батюшки. — От государства лишь требуется, чтобы оно не мешало. А финансирование найдем.

Во-вторых, общество должно быть «асоциальным». Давно замечено, что Церковь имеет наибольший авторитет среди асоциальных верующих. Именно такие люди, занятые не общественным строительством, а своей личной жизнью, максимально ориентированы на личное спасение. Поэтому, чем общество более «асоциально», тем больше людей придет в Церковь.

Ну, а теперь посмотрим, в каком обществе оба условия в наибольшей степени выполняются. В обществе, основанном на праве частной собственности. И в самом деле, как обеспечить независимость Церкви от столь агрессивного и жестокого мира? У Церкви нет ни армии, ни милиции. Единственное средство, которое дает возможность обрести независимость, – собственность. Поэтому Церковь всегда очень ревниво относится к своей собственности, старается ее всячески увеличить. Но для того, чтобы собственность превратилась в подлинный оплот независимости, необходимо, чтобы в обществе сам принцип права собственности считался незыблемым и господствующим, чтобы государство строго следило за его соблюдением.

Аналогично обстоит дело и с асоциальностью. Собственность растаскивает всех по углам. Благополучие каждого становится зависящим от личной собственности, а не от социальной защищенности. Жизнь страны, общества таких людей мало интересует. Вот это-то и нужно: такие люди – потенциальные прихожане, поскольку им, ориентированным на личное благополучие, легче понять, что подлинное благополучие – в личном спасении. Люди же социально ориентированные, занятые общественным устройством, всегда будут частично вне Церкви, которая, как мы выяснили, обществом не занимается. Кстати, принцип «асоциальности» объясняет, почему в нашей Церкви женщин гораздо больше, чем мужчин. Женщина почти всегда приходит в Церковь решать свои личные и семейные проблемы. Женская асоциальность, в сравнении с мужской, гораздо выше.

Обращаясь к истории, нетрудно увидеть, что для Церкви лучше всего подходило традиционное общество, ориентированное на крепкую семью и личное хозяйство. Традиционное общество – «естественное», причем, настолько, что его как бы не было заметно. Оно – наиболее асоциальное. Во время его господства никто и не думал, что можно жить иначе и что так устроенное общество может исчезнуть. Влияние Церкви в нём было максимальным. Поэтому традиционное общество остается в умах наших церковных теоретиков неким образцом, к которому следует стремиться.

Именно в период его господства была создана Церковная концепция отношения к собственности, которую уместно назвать «умеренной доктриной». Дело в том, что она занимает как бы среднее, промежуточное положение между навязываемой нам Западом «протестантской этикой» и подлинно православным взглядом на богатство и собственность, который исповедовали святые отцы. Суть «умеренной доктрины» умещается в двух тезисах:

1) иметь собственность, даже большую, не зазорно, но

2) привязываться к ней душой – грех.

Как видим, «умеренная доктрина» имеет сугубо личную адресацию, обращается к индивидуальной душе. Она как бы неявно говорит мамоне: «Я не покушаюсь на твое господство в социальной области – мне это безразлично; но против твоего намерения завладеть нашими христианскими душами я возражаю». Тем самым доктрина солидаризируется с позицией всех асоциальных христиан, нацеленных исключительно на собственное спасение. Хотя необходимо заметить, что неявно, как само собой разумеющееся, «умеренная доктрина» подразумевает частную собственность.

Умеренная доктрина хорошо вписывалась в реалии традиционного общества. Но, увы, это общество распалось. Произошедшая в XIX в., по терминологии К. Поланьи, «великая трансформация» кардинально изменила мир [8]. Личные хозяйства перестали быть основой экономики, производство стало, в основном, фабрично-заводским, люди были поделены на буржуазию и наемных рабочих, началось господство тотального рынка. Пришел капитализм. А за ним, как реакция на него, – социализм. Церковь оказалась перед выбором. И она вполне твердо отдала предпочтение капитализму. Причин много: и в том, что тогдашний социализм был атеистичным, и в том, что наша Церковь была подчинена государству и потому озвучивала ту социальную политику, которую ей спускали сверху. Но главная причина неприятия Церковью социализма в другом – социализм не удовлетворяет вышеуказанным церковным критериям. Он «социален» в том смысле, что члены этого общества вовлечены в социальное строительство. Он тотален в том смысле, что в большей степени подчиняет личность и общественные организации интересам всего общества. Это означает, что верующие будут не только членами Церкви, но и членами общества, которое Церковь вместить не может. Да и само общество будет властвовать над Церковью, не давая ей полной свободы.

Капитализм же, согласно церковным критериям независимости и асоциальности, куда более приемлем. При его господстве власть, государство – лишь «ночной сторож», охраняющее борьбу личных материальных интересов. Капитализм более, чем любой другой строй, ориентирует людей на личное благополучие, которое Церковь надеется преобразовать в заботу о личном спасении. Так что, по части асоциальности капиталистическое общество, может быть, даст фору даже обществу традиционному. К тому же формально капитализм дает свободу, оставляя батюшкам пусть и небольшую, но защищенную законом нишу для деятельности. Кто хочет – имеет возможность прийти и совершить там дело своего личного спасения. Кто не придет – что ж, вольному – воля.

Такова, конечно, в первом приближении, «этиология» капиталофилии.

Как Церковь финансируется?

Еще лучше имущественный церковный выбор можно понять, если хотя бы немного углубиться в проблему финансового обеспечения Церкви. На первый взгляд, кажется, что именно в этом аспекте капитализм батюшкам нехорош. Ведь в большинстве капиталистических стран Церковь отделена от государства, и никаких государственных способов финансирования Церкви не предполагается. В России, во всяком случае, это так. Получается, что батюшкам нужно кормиться от своей паствы. Но это для них оказывается крайне нежелательным. Дело в том, что всякий священник считает себя лидером, ведущим своих пасомых к спасению. Его авторитет не должен быть чем-нибудь поколеблен. Но финансирование от прихожан как раз создает зависимость священника от них. Попробуйте им что-то приказывать, попробуйте их обличить, попробуйте требовать послушания, если вы знаете, что вы от этого человека зависите материально? Наоборот, современные прихожане, хорошо зная, что «кто платит, тот и заказывает музыку», считают себя вправе требовать от священников заботы о них, снисхождения к их немощам и пр. Ведь услуга оплачена, не так ли? Так, православные священники, которые приезжали к нам из Парижа, очень горько жаловались на то обстоятельство, что их финансирование почти полностью зависит от числа и финансовых возможностей своих прихожан.

Однако наши батюшки из этого щекотливого положения нашли замечательный выход. Это – спонсорство. Вот типичная картина. На приход назначается батюшка – молодой, верующий, жаждущий послужить Богу, Церкви и людям. И тут же сталкивается с неразрешимыми, как кажется, экономическими проблемами. Храм требует срочного ремонта, а то и просто восстановления. Внутри всё тоже надо приводить в порядок. Клиру надо платить, хору надо платить, облачения надо покупать, трапезу надо организовывать, помещение для воскресной школы находить. Если всего этого не делать, то его не поймут ни епископ, ни прихожане. Но для этого нужны деньги, и деньги приличные. Откуда их взять? Патриархия денег не дает, а наоборот их отбирает. За хорошие глазки что-то дают чиновники, кое-что можно выручить на свечной торговле. Но всё равно этого совершенно недостаточно. Остается единственное – молиться, чтобы Бог послал благотворителей, сиречь, спонсоров.

И Бог посылает. Мелких и покрупнее. И даже настолько богатых, что им отстегнуть на ремонт несколько миллионов – как для нас вынуть из кармана десятку. И Боже упаси бросить в них камень. Многие из них – искренне верующие. И уж почти все они – люди совестливые. Ибо наш русский предприниматель сердцем чует, что рыльце у него в пушку, что его богатство – нетрудовое, а значит – не по справедливости. И чтобы загладить грех, жертвуют на Церковь, отдают нетрудовой излишек на доброе дело. На эти деньги и строится батюшка.

И не только он. Ныне большинство храмов и монастырей живут за счет спонсоров. Но батюшек это устраивает. Устраивает это и наше священноначалие – число храмов растет, монастыри отстраиваются, священники, по нынешней табели о рангах, становятся средним классом. Казалось бы, всё чинно и мирно, всё по-христиански – милостыня, благотворительность, даже где-то любовь… Но тут опять вспоминается основной закон плененного мамоной мира: «кто платит, тот и заказывает музыку». В результате, наши батюшки оказываются просто на крючке бизнеса. Точнее – на крючке мамоны. Пусть священник по отношению к конкретному благотворителю является даже духовным руководителем, но от системы он полностью зависим. А потому всё переводится в личный план – система не важна, важно, как ты лично относишься к богатству – привязан ты к нему или нет, можешь ты с ним легко расстаться (и пожертвовать на церковь), а если нет – вот ты и слуга мамоны.

Более того, дальновидное священство наводит мосты на самом верхнем уровне, ибо прекрасно понимает, что от олигархов во власти можно получить блага более долговременные, а потому более ценные, чем просто сиюминутные «бабки» на ремонт храма. Впрочем, и противоположной стороне желательно сближение с Церковью: олигархам – и государственным и частным – крайне важно получить церковное благословение своей социальной политике.

С принятием системы спонсорского финансирования ловушка капиталофилии захлопывается. Теперь любое слово в осуждение несправедливого и просто бесовского социального порядка грозит реальным крахом церковного хозяйства со всеми вытекающими отсюда последствиями. Поэтому вряд ли мы такие слова от Церкви в ближайшее время услышим.

Не только личное спасение

Но может быть так и надо? Может быть, и в самом деле Церковь должна спасать только отдельные души, не стараясь улучшить общественный строй, а, наоборот, отрывая людей от мира и погружая их в «церковную жизнь», наполненную символами Царства Небесного? И тысячи наших батюшек, людей, как правило, добрых и самоотверженных, самозабвенно возятся с осаждающими их прихожанами (главным образом – прихожанками), жаждущими утешения, совета, наставления, причем, не просто человеческого, а духовного, Богом ниспосланного. Люди принимают особый церковный имидж, отказываются от вопиющих грехов, начинают регулярно ходить на службы. Некоторые даже вовлекают в церковную жизнь и своих детей. Казалось бы, – хорошо. Но при этом происходят и иные метаморфозы. Жизнь своего предприятия, города, нации, страны их перестает интересовать. Изменить что-то им кажется просто кощунством: на всё воля Божия, и если Он захочет, то всё изменится. Наиболее «церковным» считается полное подчинение священнику. Духовные чада бегают к батюшке по каждой малой нужде, а тот уводит их от насущных проблем общества в мир акафистов, икон, всенощных и постов…

Но каков результат этого принципиального нежелания Церкви не только работать по улучшению этого мира, но даже присутствовать в нём? Мы уже постарались обрисовать его в начале статьи. Это отвратительный идол мамоны, подчинивший себе всё и вся. И даже приручивший нашу Церковь. Христос «видел сатану, спадшего с неба, как молнию» и через апостолов дал своей Церкви «власть наступать на змей и скорпионов и на всю силу вражью, и ничто не повредит вам» (Лк. 10:19). Но сатана в облике мамоны снова вознесся до небес, а Церковь не только не решается бросить ему вызов, но мило и благосклонно с ним сотрудничает.

Значит, что-то не так. Значит, в церковной ориентации исключительно на личное спасение есть изъян, и очень серьезный. Конечно, сворачивать тысячелетиями проводимую работу по спасению душ было бы безумием. Это главная задача Церкви, хотя и не единственная. Да и отказываться от принципа «неотмирности» Церкви никто не собирается. Церковь и в самом деле «не от мира сего». Она корнями уходит не в землю, а наоборот, вверх, в Бога и от Него питается и Им существует. Но в то же время Церковь «в мире и для мира». Она не только «присутствует» в мире, но создана для преображения этого мира. Поэтому Церковь должна не только спасать отдельных людей, но и весь мир. И уж, конечно, – общество как мир в узком смысле слова. Почему это необходимо?

Во-первых, чем более праведным будет общество, тем большее число его граждан спасется. Ибо общество воспитывает, причем, в весьма существенной степени. Думается, что нет необходимости этот тезис подробно доказывать. Всякому понятно, что человек – существо воспитуемое. Но воспитывает не только семья. Может быть, в еще большей степени воспитывает производственный или учебный коллектив, национальная и территориальная среда, клубы по интересам, рынок, СМИ. В общем, воспитывает социально-экономический строй. Разумеется, человек не является на 100% продуктом социума – это вульгарно-материалистический взгляд. Но вовсе не замечать влияния среды – позиция недалекая. Мы видим, каких моральных уродов делает из молодежи нынешний капитализм.

Во-вторых, и это, может быть, самое главное, Господь призывает нас быть не рабами, а сынами Божьими. Призывает участвовать в Его деле, а если нужно – биться за Него, быть воинами Христовыми. Ад постоянно воюет с силами света. Христос – победитель ада. Не может и не должно быть так, чтобы Его победа распространялась только на Небо, а земля оставалась бы в плену темных сил. Нет, на самом деле идет война у нас, в нашем мире. Идет в душах людей. Но не только. Общество – одно из главных поприщ этой войны. Христиане должны жить праведно и научить этому других. «…дана Мне всякая власть на небе и на земле», – говорит Господь. В том числе – и над обществом. Но Христос не может силой сделать общество праведным. Это – дело людей, дело Церкви. Нам, православным, нужно не бежать от мира, а полноценно жить в нём, но смотреть на него глазами вечности. И, глубоко скорбя о язвах этого мира, стараться преобразить его, восстановить замысел Божий о нём. В этой деятельности – наше спасение. Ибо сказано Господом, спасенным в день Страшного суда: «истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне» (Мф. 25:40).

Таким образом, Церковь имеет не одну, а две задачи. И обе они связаны – одна поддерживает другую. Ибо праведное общество невозможно без праведности большинства его членов. Но имеет место и обратное, хотя и в более мягкой форме. Правильно устроенное общество увеличивает число праведников. Иначе говоря, нужно действовать в обоих направлениях: и в направлении личной праведности, и в направлении совершенствования общественных отношений. Наш замечательный религиозный философ Владимир Соловьев об этом писал: «мы знаем, какую цену могут иметь ходячие ныне заявления, что будто христианство имеет своею единственною практическою задачею нравственное совершенствование отдельного лица и что оно вполне равнодушно к общественному прогрессу. Личное совершенствование может быть отделено от общественного прогресса только на словах, а не на деле, а потому все подобные заявления суть лишь бездельные речи» [9, с. 327–328]. Отметим, что «Основы социальной концепции Русской Православной Церкви» эту истину признают: «Ее (Церкви. – Н. С.) целью является не только спасение людей в этом мире, но также спасение и восстановление самого мира» [7, с. 4].

По сути дела, так понимаемая социальная деятельность есть дело любви – и к Богу, и к людям. К Богу, потому что выполняет его заповеди; к людям, потому что помогает им победить лукавого. Но у нас, к сожалению, слово «любовь» понимается исключительно в личном плане. И даже под термином «социальное служение» в Церкви понимается служение отдельным людям вне Церкви и семьи. Не удивительно, что к «Основам» в среде наших батюшек отношение довольно скептическое и зачастую даже явно отрицательное. Они опасаются, что реальное включение Церкви в социальное поле России может повредить всей веками установленной системе церковного окормления, чурающейся любой политической или социальной деятельности.

И вот что особенно интересно. Батюшки ужасаются чудовищно низким уровнем нравственности, разгулом пошлости, разврата, бессердечности, глубоким расслоением между бедными и богатыми. Но всякому ясно, что всё это – прямое следствие капитализма. Власть мамоны и не может быть иной. Однако батюшки сами, своими перстами спокойно благословляют капитализм и никакой связи между этим и творящимся в стране кошмаром они не усматривают.

Впрочем, не все. Есть в Церкви люди, которые прекрасно видят полезность совершенствования структуры общества. Но… считают это дело безнадежным. Человечество, мол, множество раз пыталось создать праведное общество и ни разу этого не достигло – столь велика сила первородного греха. Падшее человечество построить социализм без грубого насилия не может. Рая на земле не получится – всё равно, участвует ли в этом деле Церковь или нет. А вот себя Церковь рискует потерять, поскольку вынуждена использовать не убеждение и благодать, а силу закона, исполнение которого обеспечивается силой. Правда — в таком рассуждении в том, что рай на земле действительно невозможен. Ибо подлинный рай предполагает победу над смертью, что будет даровано Господом с Его вторым пришествием. Но возможен «рай на земле» (уже в кавычках), т. е. более совершенное, чем сейчас, общество, социальные отношения в котором основаны на христианской морали. Именно такими попытками были и «Второй Рим» (Византия), и «Третий Рим» (Россия). Неудачи в их построении обусловлены забвением социальной составляющей, а не ложностью самого замысла. Более того, если Церковь не будет бороться за такую «утопию», за такой «рай на земле», то, в результате, человечество получит «ад на земле», который уже фактически без кавычек наступает с глобальным воцарением мамоны.

Если же наша Церковь по-настоящему начнет работать над своей социальной концепцией, то, думается, что она возьмет на вооружение не капиталофилию, а совершенно противоположный принцип – христианский социализм. Почему? Да потому, что Церковь – Святая, Соборная и Апостольская. Если Церковь признает себя святой, имеющей основу в Боге, то принятие ею капитализма как вещи, абсолютно противоположной святости, просто исключено. «Не можете служить Богу и маммоне». Если Церковь считает себя соборной, т. е. объединяющей людей в любви и истине, то она обязана прийти к заключению, что на основе частной собственности никакой подлинной соборности достичь нельзя. Ибо собственность плодит эгоистов и индивидуалистов. Наконец, если Церковь считает себя апостольской, то она должна последовать за апостолами и в деле устроения социальной среды. Ибо первое, что сделали апостолы после принятия Духа Святаго, и, причем, все двенадцать, – организовали жизнь общины в условиях общности имуществ (Деян. 2:44–45; 4:32–34).

Вот и получается, что капиталофилия – трагическое недоразумение, мешающее Церкви в полной мере проявить свои горние качества.

История капиталофилии

Но как мамона сумел стать столь могущественным? Кто способствовал этому? Какую роль в его воцарении сыграла Церковь? И если обратиться к истории, то мы вынуждены отметить, что возвышение мамоны произошло при неявном попустительстве христиан. Правда, проблему нельзя упрощать.

Ранняя Церковь, еще небольшая и периодически подвергавшаяся гонениям, в основном, исповедовала общинную жизнь в условиях общности имуществ. И надо сказать, что такое устроение является лучшим противоядием против мамоны. Став в IV в. государственной, Церковь пыталась влиять на общество и государство Византии в смысле усвоения ими христианских идеалов, выработанных ранней Церковью. Об этом свидетельствуют проповеди великих святителей Василия Великого и Иоанна Златоуста. Но на этом пути Церковь постигла неудача, и в конце концов между нею и государством было выработано негласное соглашение: устроением общества полностью ведает государство, василевс (благо, он православный), Церкви же оставляется работа по преображению душ отдельных людей. Такое соглашение, закрепленное в «симфонии» между Церковью и государством, вполне соответствовало «умеренной доктрине», которая, как мы видели, адресована индивидуальных душам, стараясь уберечь их от мамоны, но оставляя общественный строй частнособственническим. С этих времен «умеренная доктрина» и стала господствующей в Византии, а после – и в католическом мире. Конечно, это был исторический компромисс, а вовсе не подлинное универсальное Церковное учение, как это сейчас пытаются представить. Но надо сказать, что и он сыграл свою положительную роль. Порабощенный сребролюбием мир развивал производство, стараясь повсеместно установить рыночно-капиталистические отношения. Но этому мешала Церковь, которая, согласно «умеренной доктрине», требовала от людей не прилепляться к богатству душой. Кроме того, она запрещала взимание процента, парализуя банковскую деятельность.

Решающую победу мамона одержал, введя протестантизм, произведший в имущественной сфере подлинную революцию. Согласно «протестантской этике», умножение своего богатства путем капиталистической прокрутки денег является не только допустимым, но и должным модусом поведения христианина. Делать деньги не только не грешно, но, наоборот, является христианской добродетелью. Бизнес из сомнительной с моральной точки зрения деятельности становится самым уважаемым делом христианина. Благодаря этому протестантские страны сделали настолько мощный промышленный рывок, что католикам пришлось, скрепя сердце, корректировать свою имущественную доктрину, приближая ее к протестантской. Эти концептуальные изменения и подготовили «великую трансформацию», давшую мамоне карт-бланш.

Россия всегда, по промыслу Божию, «опаздывала» с развитием своего мамонизма. Поэтому концептуальный дрейф нашей Православной Церкви был менее выражен, но также происходил в направлении капиталофилии. К началу XX в. наше священство и городской клир, хотя и повторяли основы «умеренной доктрины», но фактически были вполне готовы к принятию эры капитала. Об этом хотя бы свидетельствует вполне спокойное принятие февральской революции. Но Бог судил иначе…

Советский период России следует рассматривать в контексте евангельской притчи о званых на пир (Мф. 22:2–14). Там Господь «послал… звать званых на брачный пир; и не хотели придти» (Мф. 22:3). И в России званые на работу по социальному преображению христиане от этого дела отказывались. И тогда Господь в гневе «сжег город их» (Мф. 22:7), а на это служение призвал других, «кого только нашли, и злых и добрых» (Мф. 22:10), далеко не в брачной одежде и делавших дело по своему разумению. Ибо «званые не были достойны» (Мф. 22:8). Большевистские гонения на Церковь, конечно, имеют богоборческую составляющую. Их свирепость до сих пор приводит православных в шок. А то, что они были связаны именно с социализмом, конечно же, не способствует объективному восприятию этого в глубине христианского социального устроения. Но не следует закрывать глаза на то, что в недавних гонениях явлена и кара Божия за искажение христианского учения о социально-имущественном вопросе. Сам характер гонений об этом говорит. Отрицая необходимость влияния на общество и занимаясь личным спасением, Церковь пострадала от максимально социализированного общества. Отойдя от святоотеческого имущественного учения и встав за частную собственность, она стала притесняемой обществом, строй которого был основан на общественной собственности. Приняв несправедливый капитализм, Церковь пострадала от движения, на знаменах которого была написана социальная справедливость. Отрицая христианский социализм, Церковь стала гонимой социализмом атеистическим.

Конечно, наглая демонстрация воинствующего атеизма перед лицом Божиим даром не проходит. Пришло время – и большевики не избегли Его суда. Но для нашей Церкви урок, полученный ею в XX веке, имеет исключительное значение. Бог дал нам понять, что у Него нет лицеприятия, и искажение имущественного учения наказуемо, и очень строго.

Таков, опять-таки, очень неполный, «анамнез» капиталофилии.

Три сценария будущего

Но всё это было в прошлом. А будущее? Что нас, православных, и нас, русских, ждет? Каков «прогноз» капиталофилии? Думается, что возможны три сценария.

Первый из них такой. Церковь по-прежнему будет продолжать курс на «симфонию» с победившим капитализмом. И постепенно превратится в один из отрядов глобализации. И ничего не случится: те же красивые службы, та же ориентация на личное спасение и полный конформизм с порабощенным мамоной обществом. Она будет внешне благополучно существовать, внутренне утратив ту живительную силу, которой ее наградил Господь. Это путь Лаодикийской Церкви. О нем предупреждал наш старший современник, удивительный русский святой Серафим Вырицкий (+1949): «Придет время, когда не гонения, а деньги и прелести мира сего отвратят людей от Бога, и погибнет куда больше душ, чем во времена открытого богоборчества, – с одной стороны, будут воздвигать кресты и золотить купола, а с другой – настанет царство лжи и зла».

Но уж слишком пессимистичен этот могильный сценарий. Поэтому видится другой. Господь вменит в вину Ангелу Церкви, «что ты оставил первую любовь твою» (Откр; Апок. 2:4), т. е. великую идею создания христианского общества на основе общности имуществ. И нашлет скорби и напасти. Бог ведает, какой вид они примут. Но они будут в десять раз тяжелее гонений советского периода, ибо второй раз за тот же грех Господь наказывает гораздо суровее. Но, в результате жуткого катаклизма, Церковь выстоит и, наученная горьким опытом, отринет капиталистическое наваждение и всё же придет к идее христианского социализма. Это путь Ефесской Церкви. Он видится наиболее вероятным. О том, что события будут развиваться именно по этому сценарию, говорят и апокалиптические пророчества, предрекающие нам не только природные катаклизмы, но и гибель «Вавилонской блудницы», под которой можно понимать западную финансово-экономическую систему. «И купцы земные восплачут и возрыдают о ней, потому что товаров их никто уже не покупает» (Откр; Апок. 18:11). Тогда возрыдает и наш народ, экономика которого полностью зависит от западной.

Но, как утверждал русский философ Николай Фёдоров, пророчества имеют условный характер. А потому возможен еще один сценарий – наиболее желательный. По мере усугубления положения нашего народа, в Церкви будут возникать движения, борющиеся против глобализации. Они уже есть – имеется в виду движение против ИНН. К сожалению, оно выросло на ложной идее – никаких «трех шестерок» в ИНН нет. Однако наиболее умные сторонники движения понимают, что ИНН – лишь один небольшой шажок на пути к полному «пересчету» каждого жителя, которое совершается мамоной в целях полного контроля над человечеством. Можно предположить, что в дальнейшем идеология движения станет не только антиглобалистской, но и социалистической. Возможно образование и других движений, идущих из народных глубин Церкви. Всё это подвигнет наше священноначалие на откровенное обсуждение имущественной доктрины Церкви. И не исключено, что появится смелый и авторитетный церковный деятель, который скажет: «Мы считаем, что социальная истина Христова заключена в общественном устроении, которое ранее называли словом «социализм». Но это должен быть социализм не атеистический, а наоборот, основанный на вере Христовой и утверждающей ее». И слова его будут сказаны со властию, так что будут приняты Церковью как вдохновленные Духом Святым. Это путь Смирнской Церкви.

Дай Бог, чтобы этот, последний путь, осуществился в судьбах нашей Церкви.

Литература

VIII. Творения святого отца нашего Иоанна Златоуста, Архиепископа Константинопольского, в русском переводе : Соч. в 12 т. СПб.: Издание Санкт-Петербургской духовной академии, 1894–1911. Т. VIII.

1. Богатство земное и небесное. М.: КАЗАК, 1996. 64 с.

2. Свящ. Александр Захаров. О Богатстве и бедности. М.: Глагол, 2000. 15 с.

3. Прот. Вячеслав Тулупов. Игольные уши или о том, как стать нестяжательным. М.: Изд-во ПСТБИ, 2001. 78 с.

4. Свящ. Геннадий Емельянов. О труде и страсти стяжания. СПб.: Благовещение, 2001. 31 с.

5. Христианин и деньги. Нужны ли православному деньги и можно ли их честно заработать // Сборник статей. М.: ОБРАЗ, 2007. 128 с.

6. Хилл Наполеон. Думай и богатей. М.: ФАИР-ПРЕСС, 2003. 272 с.

7. Основы социальной концепции Русской Православной Церкви. М., 2000. 88 с.

8. Поланьи Карл. Великая трансформация: политические и экономические истоки нашего времени. СПб.: Алетейя, 2002. 320 с.

9. Соловьев В. С. Из философии истории // Сочинения : в 2 т. М.: Правда, 1989. Т. 2.

2 марта 2008 г.

Личное спасение и социальное преображение

1. «Антисоциальная партия»

Должна ли Церковь стремиться к преображению общества? Казалось бы, вопрос риторический. Естественно, должна. Наш вероучительный документ «Основы социальной концепции Русской Православной Церкви» недвусмысленно об этом говорит: «мир, социум, государство являются объектом любви Божией, ибо предназначены к преображению и очищению на началах богозаповеданной любви» [5, с. 5]; «Ее (Церкви. – Н. С.) целью является не только спасение людей в этом мире, но также спасение и восстановление самого мира» [5, с. 4]. И всё же об этом вроде бы решенном вопросе приходится говорить вновь и вновь. Ибо для многих членов нашей Церкви этот вопрос тоже как бы риторический, но ответ на него подразумевается диаметрально противоположный: «Естественно, нет», «Боже упаси». Главный аргумент этой, так сказать, «антисоциальной партии» – де, подмена духовного земным. Ведь сказано: «Ищите же прежде всего Царства Божия» (Мф. 6:33), а не преображения социума. Более того, работа над совершенствованием общества рассматривается как прямая измена Христу. Например, наш известный богослов А. И. Осипов об этом пишет так:

«…происходит подмена цели. У Церкви она одна и единственная – спасение человека от духовного рабства страстям и приобщение Богу через стяжание богоподобных свойств, главнейшими из которых являются смирение и любовь. Внешнее же служение ближним является лишь одним из средств приобретения этих свойств, но никак не целью и не «заработком» спасения. Сведение же основной задачи Церкви к решению земных, «горизонтальных», задач и приведет обмiрщенных христиан к незаметному принятию антихриста» [10].

Здесь совершенно верно указано, что основной задачей Церкви является спасение человека. Собственно, тут спора быть не может. Конечная цель – спасение, т. е. приобщение человека к Богу. И всё же эта цитата дает основание полагать, что маститый профессор вопроса участия Церкви в жизни общества в полной мере не понимает. Дело в том, что тут высказана общая для всей «антисоциальной партии» уверенность, что работа по преображению социума мешает спасению. По Осипову, цель приближения к Богу подменяется целью социальных преобразований. А потому на этом поприще работать не только не нужно, но и душевредно.

Причем, если дело социальной работы понимать как помощь убогим, служение ближним в больницах, детских домах и пр., – так это как раз дело хорошее. Такая работа рассматривается как вид благотворительности, помогающая страждущим в насущных нуждах и, главное, являющаяся «одним из средств приобретения этих свойств» (по Осипову – смирения и любви). Так, собственно, и понимается сейчас термин «социальное служение Церкви».

Но совсем другое дело – рассуждают «антиобщественники» – когда христианин замахивается на изменение социального строя. Вот это подлинно губительно: и другим лучше не сделаешь, и сам погибнешь. Сначала стань святым, а там уже увидишь, что нужно делать: «Врачу, исцелися сам!». Да и зачем? – «Спастись можно при любом строе». Но это не главное. Их основной, «убийственный» довод: сторонники социальной работы хотят построить «рай на земле». Это ересь хилиазма, осужденная Вселенскими Соборами. Более того, это чисто масонская, антихристова уловка, призванная переключить человека на строительство социальной вавилонской башни. Текст А. И. Осипова говорит, по сути дела, о том же.

Наверное, всякий, читающий эти строки, не раз слышал подобные рассуждения. И не удивительно – сторонников «антисоциальной партии» в Церкви большинство. И, как правило, это люди лично глубоко верующие, благочестивые, преданные Церкви. И всё же думается, что подлинно православная позиция шире: она включает положение о том, что преображение общества является одним из важнейших средств спасения каждого человека. Конечно, человек к совокупности общественных отношений отнюдь не сводится. Он имеет бездонную индивидуальную душу, огромную личную свободу, а значит – и личную ответственность за всё им совершаемое. Сказано в Евангелии: «И пойдут сии в муку вечную, а праведники в жизнь вечную» (Мф. 25:46). И в этом смысле индивидуальную работу над личной душой отрицать никто не собирается. И Церковь совершенно верно делает, что уделяет этому вопросу пристальное внимание, используя для его решения целый набор средств – от аскетики до таинств. Речь идет не об умалении опыта Церкви, а о том, чтобы обратить внимание на важность и общественной составляющей в спасении человека. Но, увы, как раз это-то «антисоциальной партией» и отрицается, причем, совершенно напрасно. Об этом и повествует данная статья.

2. Сотериологическое значение социума

Если бы человек был создан по аналогии с ангельским чином, как множество отдельных душ, то тогда представители «антисоциальной партии» были бы правы. Тогда работа по спасению сводилась бы исключительно к работе над бесплотными индивидуальными душами, их самосовершенствованием, личной молитвой, покаянием и проч. Но замысел Божий о человеке совсем другой. Человек сотворен как материально-душевное существо. Своим телом, своей материальной стороной он вкоренен в мир физический, также сотворенный Богом. Тем самым он не только является частичкой космоса, подверженной его законам. Человек, будучи венцом мироздания, силен изменять его, преобразовывать своим трудом, а значит – быть в ответе за него.

Более того, человек задуман Творцом как род. Это означает тесную зависимость между всеми людьми, как вертикальную – между предками и потомками, так и горизонтальную – между людьми одного поколения. Святитель Василий Великий уточняет: человечество замыслено Творцом по образу Троицы — как множество личностей-ипостасей, объединенных одной человеческой природой. Подчеркнем – не одинаковой, а именно одной, в единственном числе. И лишь грех прародителей разорвал эту единую природу по отдельным личностям [по: 8, с. 111]. Однако падение прародителей не было столь радикальным, что связи между людьми полностью разрушились – нет, они лишь ослабли, потеряли свою благодатную силу, утратили любовный характер. Как писал наш выдающийся философ Владимир Соловьев, «к счастью, человечество не есть куча психической пыли» [6, с. 333]. Человек – «существо социальное». Это определение Аристотеля ухватывает нечто чрезвычайно существенное в замысле Божием о человеке. Вне общества человек немыслим. Учение о социуме – неотъемлемая часть христианской антропологии. А потому преображение общества – это преображение самого человека.

Но что значат слова «преображение общества», «хорошее общество»? Мы в данной работе не будем определять на содержательном уровне параметры «хорошего общества» (об этом автору приходилось много писать), а постараемся осветить вопрос в принципе. Преображение общества подразумевает создание и поддержание таких социальных условий и таких социальных институтов, которые мешают развитию человеческих пороков и, наоборот, способствуют росту добрых качеств, создавая тем самым благоприятные условия для спасения. По сути дела, это давнишний принцип христианской аскетики. Любой настоятель монастыря старается так поставить жизнь в обители, чтобы, с одной стороны, не было повода для возгорания страстей. Отсюда – общее имущество, скромная трапеза, недопущение в монастырь женского пола, ежедневный труд. Но, с другой стороны, настоятель прикладывает все силы для образцовой постановки богослужения, ибо знает, что службы всем своим строем способствуют возвышению души. Те же задачи, но уже в масштабах всего общества, должен решать и христианский социальный строй.

Воздействие общества на личность не следует преуменьшать. Конечно, общество строится самими людьми, со всеми их достоинствами и недостатками. И все эти людские свойства (в основном, – греховные) фиксируются, кристаллизуются в общественных институтах и структурах, превращаясь в самодовлеющую конструкцию. В результате, общество становится как бы посторонней силой, ограничивающей со всех сторон человеческую свободу и потому оказывающей огромное влияние на вновь входящих в него людей. Русский религиозный мыслитель Николай Федоров замечает: «Царство Божие могло бы быть и было бы внутри нас, если бы не было зла вне нас, и если бы эта внешняя сила не вынуждала нас делать зло» [2, с. 363]. Общество воспитывает, общество формирует, общество вынуждает, завлекает, призывает, обманывает. Конечно, сильный может давлению общества противостоять, но слабый легко поддается, впитывая в себя грех, разлитый в общественных институтах. Но слабый – не значит плохой. Очень часто это люди самые тонкие, легкоранимые, чуткие. Они легко впитывают дрянь, но также открыты и к восприятию доброго и высокого. Особенно это касается молодежи: если впихивать им через СМИ рок, порнографию, страсть к деньгам, то они и станут такими. А преподавай им основы православной культуры (конечно, умно, без навязывания и демагогии) – искренне поверят евангельской правде. Так задуман человек – он одновременно и внутренне свободен, и воспитуем, открыт для восприятия добра и зла. Зная это, сатана совращает разными способами – как непосредственно прилепляясь к душе человека, так опосредовано: через других людей, семью, коллектив, государство. Но это означает, что и мы, православные, должны действовать не только путем личного душесовершенствования, но и путем преображения общества.

Отсюда напрашивается вывод: спасение души и преображение общества – задачи, очень тесно увязанные друг с другом. Чем лучше общество – тем больше спасающихся. И наоборот – чем больше преображенных душ, тем лучше общество. Вывод, противоположный мнению «антисоциальной партии» с ее ориентацией исключительно на личное спасение. Об этом давно писали наши русские философы, например, тот же Владимир Соловьев: «мы знаем, какую цену могут иметь ходячие ныне заявления, что будто христианство имеет своею единственною практическою задачею нравственное совершенствование отдельного лица и что оно вполне равнодушно к общественному прогрессу. Личное совершенствование может быть отделено от общественного прогресса только на словах, а не на деле, а потому все подобные заявления суть лишь бездельные речи» [6, с. 327–328]. Думается только, что отрицание влияния общества, исповедуемое «антисоциальной партией», есть не только «бездельные речи», но искажение христианского учения, приводящее к тяжелым последствиям и для спасения душ человеческих, и для общества в целом, и для самой Церкви.

Личность и общество настолько тесно связаны, что есть основания обсудить проблему коллективного спасения. Суть вопроса в том, что спасение души зависит от нравственной оценки тех сообществ, к которым личность принадлежала во время своего земного странствия. Недаром наш великий А.С. Хомяков писал: «Мы знаем, когда падает кто из нас, он падает один, но никто один не спасается» [9, с. 19]. Недаром всё библейское мышление пронизано судом не столько над личностями, сколько над народами, и в конце времен, на страшном суде пред Сыном Человеческим соберутся «все народы» (Мф. 25:32). И вполне возможно, что суд каждого из нас будет зависеть от того, как Господь оценит Россию, насколько она была верна задуманной о ней Богом «русской идее». К сожалению, этот вопрос, опять-таки по доминированию «антисоциальной партии», богословски совершенно не разработан. Но он ждет своего обсуждения.

Общество – лишь первый, самый ближний «слой» мира, обволакивающего души человеческие. Есть еще природа (живая и неживая), состояние которой тоже далеко небезразлично для нашего спасения. Всё это позволяет несколько полнее, чем обычно, сформулировать задачи Церкви. Этих задач две: 1) спасение душ человеческих и 2) преображение мира, созданного Господом, освобождение его от власти сатаны. Эти задачи не только равноважны, но и настолько взаимозависимы, что лучше говорить о двуединой задаче. Ибо человек спасается своим личным участием в работе Божией по превращению этого мира в область любви. Но, в свою очередь, и сам человек настолько вкоренен в этот мир, что его окончательное спасение невозможно без спасения мира. Наш замечательный богослов В. И. Экземплярский писал: «Если попытаться кратко выразить, в чем прямой и несомненный смысл жизни христианина, то можно сказать, что этот смысл заключается в соработничестве человека Богу, в служении делу созидания Царства Божия на земле» [3, № 1, с. 67]. Иными словами, работа по преображению социума не мешает спасению, а наоборот, способствует его спасению.

Более того, естественно в понятие «спасение мира» включать и спасение души. И тогда вторая задача – преображение мира – становится наиболее общей, единственной задачей Церкви. Можно сказать и по-другому: христианин – воин Христов, сражающийся против сатаны во всех его обличиях – и внутренних, и внешних, сражающийся за Христа, за Его дело на земле и тем обретающий спасение. Конечно, главное сражение идет внутри души человеческой, ибо она – главное, наиболее ценное творение Божие. Но грех – не только в душе, но и вне ее, зло разлито во всём мире, и потому весь он требует исцеления. Сказано Христом: «Вы – свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы» (Мф. 5:14). И Церковь, будучи воинством Христовым, не может уклониться от своей задачи преображения мира.

Теперь рассмотрим аргументы «антиобщественников», столь упорно ими повторяемые.

3. Только личное спасение?

Нашими богословами-«антиобщественниками» не раз высказывалась мысль, что Христос нигде не призывает к социальным и, тем более, политическим преобразованиям, а наоборот, всё внимание уделяет внутреннему деланию и личному спасению души. Христос осудил фарисеев – сторонников политического возрождения Израиля, но оправдал покаявшуюся в личных грехах блудницу. По христианскому учению, спасает личная устремленность ко Христу, а вовсе не общественное устройство.

Тут следует разобраться. Христос более всего проповедовал о Царстве, Своем Царстве любви. И, естественно, войти в него без брачной одежды личных добродетелей невозможно. Но нигде Спаситель не утверждал, что состояние общества для спасения безразлично. Наоборот, Он всегда подчеркивал, что пришел спасти не одних избранных, но весь мир: «ибо Сын человеческий пришел взыскать и спасти погибшее» (Лк. 19:10); «чтобы мир спасен был чрез Него» (Ин. 3:17).

Но, самое главное, важность социального устроения Христос показал Своими делами. Прежде всего, надо упомянуть об общине Христа, существовавшей все три года Его земной проповеди. Наши богословы о ней почему-то забывают. А зря – о ее существовании неоспоримо говорит нам Евангелие. Так, евангелист Лука сообщает, что Господь «проходил по городам и селениям, проповедуя и благовествуя Царствие Божие, и с Ним двенадцать, и некоторые женщины, которых Он исцелил от злых духов и болезней: Мария, называемая Магдалиною, из которой вышли семь бесов, и Иоанна, жена Хузы, домоправителя Иродова, и Сусанна, и многие другие, которые служили Ему имением своим» (Лк. 8:1–3). А евангелист Иоанн говорит о том, что Иуда «имел при себе денежный ящик и носил, что туда опускали» (Ин. 12:6). Стало быть, община жила общей кассой.

Более того, Деяния Апостольские повествуют нам о том, что после Воскресения Спасителя, Он снова собрал Свою общину «в продолжение сорока дней являясь им и говоря о Царствии Божием» (Деян. 1:3). И после, сразу по принятии Духа Святаго, апостолы (заметим – единодушно, все двенадцать) из своих последователей организовали Иерусалимскую общину, в которой был введен строгий коммунизм. Так первохристиане готовились к грядущему Царству Божию. Ибо социальная сущность человека неотменима, и в Царстве она проявится, может быть, еще ярче, чем на земле.

Апостол Павел, видя, какие трудности переживает Иерусалимская община, общую собственность вводить не стал, но общинный, социальный принцип оставил – созданные им общины были обществами тесно сплоченных между собой людей. И далее всегда Церковь организовывала верующих в общины, ибо всегда понимала, что именно общинный дух лучше всего подготавливает к жизни в Царстве.

К сожалению, сейчас общинность в Церкви умалена. Литургия, это «общее дело», призванное соединить нас в одно целое, по большей части рассматривается прихожанами как средство личного совершенствования. Каждый причащается по своему индивидуальному графику. Зачастую других прихожан он просто не знает, да и не очень-то желает о них думать. Всё это – плоды наметившегося у нас перекоса в сторону сугубо личного спасения в ущерб общинной любви, перекоса из-за засилья «антисоциальной партии». Впрочем, «партией» этих людей можно назвать лишь условно. Скорее, это болезнь, печальное недомыслие. Появилось множество «себяспасателей» – людей церковных и всецело озабоченных лишь своим личным спасением. Так ли уж это хорошо? Сама ориентация на личное спасение, вне спасения мира Божия, зачастую растит из наших «церковных» не просто фарисеев, но своеобразных «духовных» эгоистов. Как сказал русский философ Семен Франк, такой индивидуализм «в пределе приближается к лозунгу «спасайся, кто может»!» [7, с. 135]. Любовь к ближнему для них из цели (ведь без любви нет уподобления Богу) превращается в средство спасти себя любимого, чем профанируется весь смысл христианства. Именно по поводу любви к ближнему и «себяспасения» апостол Павел сказал удивительные слова: «я желал бы сам быть отлученным от Христа за братьев моих, родных мне по плоти» (Рим. 9:3). Конечно, «себяспасатели» их читали. Но почему-то не поняли.

Но даже если и допустить, что наши приходы всё же отчасти составляют общины любящих друг друга христиан, то сколько в них людей? «Малое стадо» – где-то 3–5%. А остальные? «А сами виноваты, – говорят «церковные», – раз они не приходят в церковь, значит это их дело; вольному – воля; насильно в рай никого не загонишь». Так-то оно так, но тут снова видна зацикленность на «себяспасении», пусть в общине, но при полном игнорировании данной нам Господом великой задачи преображения мира. В результате, Церковь становится нацеленной на себя, на свою внутреннюю жизнь, преследующей лишь свои интересы и уклоняющейся от участия в жизни народа.

4. «Рай на земле» и «вавилонская башня»

Другим, еще более значимым для «антисоциальной партии», является такой аргумент: сторонники социальных преобразований стремятся построить рай на земле; но поскольку это невозможно, то на самом деле они неизбежно построят «вавилонскую башню». Другими словами, они собираются не просто обойтись без Бога, но в своей гордыне бросить Ему вызов. Ясно, что, кроме глобальной катастрофы, ничего из этого выйти не может.

Прежде всего, надо твердо сказать, что построение рая на земле – изначальный замысел Господа. Таким мир был создан до грехопадения, таким же он должен быть в своем конце, как «новое небо и новая земля». И поскольку человек призван быть помощником и соработником Богу в Его делах, то стремление людей построить рай на земле, как совпадающее с волей Божией, не может быть ложным. Рай на земле – вовсе не ересь (и, кстати, осуждения хилиазма на II Вселенском Соборе не было – см., например, статью В. А. Капитанчука «Судьба культуры» [11], подробно разбирающего этот вопрос). Наоборот, это – некая идеальная цель, далекий маяк, который надо уметь видеть и к которому нужно стараться приблизиться.

Другое дело, что возможности человека в его соработничестве Богу в этом мире ограничены. «Смерть и время царят на земле» и человеческими усилиями преодолены быть не могут. В этом смысле «антиобщественники» правы: какой уж тут в самом деле рай, если всё равно смерть неизбежна. Хотя, благодаря крестному подвигу Спасителя, падшесть человеческая потенциально преодолена, но в условиях владычества сил сатаны в этом мире (пока еще) падшесть является в нём актуально действующим фактором, и сила ее огромна. И потому забота человечества о социуме (или, как по-европейски выражался Соловьев, «общественный прогресс»), вместо преображения общества, может и в самом деле взять курс на построение социальной «вавилонской башни». Заметим: может, но фатальной неизбежности нет. Человеку дана огромная свобода выбора. Безусловно, силы зла толкают человечество на второй, «вавилонский» путь. И это перспектива очень страшная, ведущая к антихристу. Тут от Церкви требуется большая духовная зоркость, причем, в такой нетрадиционной для нее сфере, как социальная жизнь.

Но «антисоциальная партия» придерживается совсем иных взглядов. Она считает, что социальный проект, каким бы он ни был, даже по форме христианским, по определению может быть только «вавилонской башней», только отпадением от Бога, и потому участвовать в нём недопустимо. И, стало быть, единственно верен путь индивидуального «себяспасения». Но, как говорят, «свято место пусто не бывает». Если Церковь отказывается от сражения за социальное поле, то им овладевают силы противоположные, войско сатаны. Таково жестокое правило войны. И, победив на этом важном поле битвы, они могут диктовать свои условия и на других участках военных действий, в частности, – в деле индивидуального спасения. Надо ясно понимать, что если не пытаться строить на этой земле праведное общество, то неизбежно будет построено общество сатанинское, так сказать, «предбанник ада», и выращенные в нём люди после смерти будут стройными рядами идти уже в настоящий, метафизический ад. Фактически позиция «антиобщественников» – дезертирская.

Впрочем, зачастую, чувствуя неуверенность в своих доводах, представители «антиобщественной партии» говорят: «Вы ломитесь в открытую дверь. Общество, о котором вы говорите, существует уже две тысячи лет. Это Церковь Христова. Конечно, Церковь имеет сакральную, мистическую природу, но она же являет нам и общество, в котором живут христиане от рождения до смерти. Так что преображать всё человеческое общество нет не только сил, но и необходимости». И в самом деле, православные усиленно строят в этом мире свой «град»: свои (в смысле собственности) храмы и монастыри, свои детские сады, свои гимназии, свои православные университеты. Но отгородиться от общества не удается. Опасение остаться «вне закона» вынуждает Церковь распространить на «свою территорию» всё государственное право. Но хуже всего то, что нет собственно церковной экономики. Точнее, она настолько слаба, что не может прокормить не только мирян, но и клириков. Работать православным приходится во «внехристианском» миру, где властвует совершенно иная, нехристианская мораль. Зачастую наши «церковные» пашут в хоть и денежных, но сомнительных фирмах, работающих на разрушение России. Конечно, для чистого «себяспасателя» тут проблемы нет, ибо судьба России его не волнует. Но для человека, хоть мало-мальски имеющего совесть, от такой двойной жизни в пору с ума сойти.

Итак, при всём желании, никакого «status in stato» из Церкви не получается. Всё равно Церковь живет внутри «большого» общества, зависит от него. Так уж распорядился Господь. И неспроста – чтобы для церковных людей воочию стала ясна настоятельная необходимость преображения его (общества) в соответствии с церковной правдой.

Но тут и возникает третий довод «антиобщественников», к которому мы и перейдем.

5. Страх обмирщения

Довод простой: работа над социумом приводит к обмирщению Церкви, к повороту ее от небесных реалий к земным. А это для Церкви гибельно. Поэтому верующим ни в коем случае нельзя погружаться в мирские дела. И если бытовые и экономические заботы мы вынуждены тянуть, то заниматься делами общественными и политическими – особенно вредными для душеспасения – нас заставляет лишь наше тщеславие, и потому заниматься ими – лишь потакать своим страстям.

То, что обмирщение гибельно, – спору нет. Только «антисоциальная партия» почему-то считает, что участие в битве на социальном фронте неизбежно приведет к обмирщению Церкви. Да, Церковь выше мира, но она – для мира. Она создана для избавления мира от власти греха. А это значит, что отказываясь от социальной, политической, государственной активности, Церковь перестает выполнять свое назначение. Так что волей-неволей надо научиться работать в миру, не утопая в его соблазнах.

Но в нашей Церкви очень сильна поддерживаемая «антисоциальной партией» тенденция ухода из мира. Монахи всегда у нас были образцом христианской жизни. Собственно, именно монашеская прослойка «антисоциальной партии» и определяет ее идеологию. Но есть монахи двух родов. Первые – типичные «себяспасатели»; их интересует собственное спасение, и ради этого они и ушли из мира. Вторые же – настоящие христиане; их забота – наиболее полно послужить Господу. Святитель Силуан Афонский удивительно верно сказал: «монах – молитвенник за весь мир». И, в самом деле, подлинная молитва часто оказывается сильнее самых основательных дел. И именно для этого уникального служения идут в монастырь монахи второго рода. Уединение («монах» от греческого «монос» – один) им нужно для сосредоточения в молитве. Но таких мало. Большинство же свой страх оказаться в геенне огненной трансформируют в страх запачкаться, прикоснувшись к миру. Им подражают миряне, думая, что следуют самому высокому христианству. Отсюда и уверенность «антисоциальной партии» в своей непогрешимости.

Другая сторона боязни обмирщения проявляется в желании Церкви сохранить независимость от государства. Конечно, во многом это желание справедливо. Церковь – не государство. Она не должна подчиняться государству, быть его частью. Но Церковь должна работать в паре с государством, ибо цель у них одна и та же – преображение этого мира. Собственно, в этом и состоит теория «симфонии» между Церковью и государством. У нас в России государство всегда играло роль организатора всей общественной жизни; Церковь – организатора всей духовной жизни. И потому их союз имеет важнейшее значение.

К сожалению, история взаимоотношений Церкви и государства полна негативных моментов. Лишь только Церковь стала государственной, византийские василевсы стали приспосабливать ее для решения государственных задач. Казалось бы, правильно – так и должно быть. Но вся беда в том, что императоры, хотя и будучи православными, вовсе не стремились к созданию действительно христианского общественного строя – он, вплоть до падения Византии, по существу, оставался языческим. Церковь же, вступившая с государством в «симфонию», стала вольной или невольной помощницей в этом. Да и сами императоры сумели отстранить ее от социальной активности, оставив ей только сферу окормления личных душ. Так в истории цель личного спасения заслонила более важную и универсальную цель преображения мира, причем настолько, что о последней мы даже и не вспоминаем.

В России происходило примерно то же самое. Государство, начиная со времен Московской Руси, старалось подчинить Церковь и достигло этого при Петре I, сделавшего Церковь одной из государственных «коллегий». И тут произошло очень значительное. Церковь, и раньше-то не стремившаяся работать на социальном поприще, ушла вглубь, занявшись исключительно окормлением «себяспасателей». Но социальная сфера напоминала о себе необходимостью финансирования, которое давалось за полное одобрение далеко не лучшей социальной политики государства. Итог – дискредитация Церкви среди населения, отход от нее народных масс, и – революция, выросшая в страшный катаклизм и для народа, и для Церкви. И не удивительно – асоциальность всегда приводит к попустительству зла.

Что же происходит? Раньше, пусть худо-бедно, но мир всё же был христианским (точнее – находился под воздействием христианства). Теперь мир стал «постхристианским», где христианство рассматривается как нечто лишнее, маргинальное и ни на что не влияющее. Как же мы потеряли его? Конечно, силы зла сильны. Но мы и сами виноваты – в том, что практически полностью свернули церковную социальную мысль, в том, что сами, ради «себяспасения», удалились от мира, оставив его на попрание сатане. И сейчас, когда Россия задыхается в тисках коррупции, сребролюбия, оглупления, пошлости, разврата, наши «антиобщественники», видя все это, скорбят. Но что они могут предложить? Только слова «мы – лишь странники на этой земле, наше жительство – на небесах». Хотя ситуация очевидна: нас губит система. Сатана подмял под себя социальный строй, насадил либерально-капиталистического левиафана, который будет заглатывать и заглатывать миллиарды душ, делая их невольными пособниками сатаны. В результате, мы, православные, близки к тому, чтобы просто потерять Россию, остаться, наподобие Византийской Церкви, без государства, без отечества. Но «антисоциальная» позиция этого видеть не дает. То же можно сказать и о наших православно-патриотических организациях, находящихся, как правило, под влиянием «антисоциальной партии». Они очень уверенно рассуждают о монархии, но как только речь заходит о желаемом для Руси экономическом устроении, то раздается лишь нечленораздельное мычание. Тут налицо противоречие: признавая важность политического устройства, они фактически отрицают важность экономического, хотя последнее в жизни общества имеет больший вес.

Подлинная церковная установка во взаимоотношениях с государством должна быть направлена на воцерковление государства, воцерковление общества, воцерковление экономики, разумеется, – по возможности, сообразуясь с реальным состоянием дел. Мы чаем видеть Церковь, не уклоняющейся от этих проблем, а Церковь социально активную. Она должна дать ясные нравственные ориентиры в социальной сфере, четко сказать, что хорошо и что плохо. Более того, в деле социального преображения Церковь должна идти впереди, выработав перспективный социальный проект, который явился бы целью и верно ориентировал бы государство и общество в своем развитии. Этот проект должен явиться продолжением и развитием социальной концепции Русской Православной Церкви – документа умного и взвешенного, но всё же еще очень робкого.

6. Опасности

Однако стоит и прислушаться к нашим оппонентам из «антисоциальной партии». Они, будучи неправы по существу, тем не менее, указывают нам на опасности «социального» пути. По сути дела, в трех предыдущих разделах мы о них косвенно говорили. Но ради важности этого вопроса сформулируем их явно.

Первая опасность состоит в ориентации на только (или преимущественно) социальное преображение, в ущерб преображению личных душ. Работа исключительно по совершенствованию социальных структур, без личного преображения, результата не даст и, скорее всего, приведет общество к катастрофе. Ибо личное преображение лежит в основе преображения социального.

В этом состояла одна из ошибок советского проекта. Недобросовестно и просто глупо отрицать достижения советского строя в сфере социальных гарантий и справедливого распределения благ. Но, ослепленные материалистической марксистской доктриной, наши бывшие идеологи считали, что само общество будет автоматически формировать новых людей – ведь общество воспитывает! Да, воспитывает, но это воспитание тоже отнюдь не всесильно, исчерпать своим воздействием бесконечность души человеческой оно не может, часто скользя лишь по поверхности. Автоматически ничего не получается. Поэтому то, что делает общество, должно обязательно сочетаться с работой с каждой личной душой – т. е. с тем, что всегда делала и делает сейчас Церковь.

Вторая опасность не менее, а может быть, и более страшная. Это подмена цели социального прогресса, подмена преображения благополучием, в результате чего, вместо общества высокой нравственности мы можем получить общество сытых и развращенных эгоистов, по сути дела, общество свиней, так сказать, «ченарник», где властвуют «похоть плоти, похоть очес и гордость житейская» (1 Ин. 2:16). Именно таково современное западное общество, и его модель с помощью процессов глобализации быстро распространяется на весь мир.

В подобной подмене целей – одна из главных ошибок католической социальной доктрины. Она, с самого начала встав на позиции частной собственности, в конце концов благословила, хотя и с оговорками, весь западный мировой порядок. О протестантах и говорить нечего – они с самого своего возникновения восхваляли прибыль и бизнес. Определенная подмена целей была присуща и советскому обществу. Хотя декларировалось, что строится коммунизм, светлое будущее всего человечества, но фактически, особенно начиная с хрущевских времен, у нас был принят курс на построение сытого, благополучного общества, и в этом мы даже поставили задачу догнать и перегнать Запад. В результате – постепенная деградация нравственного потенциала советского строя и его развал.

Наконец, третья опасность (о которой достаточно сказано выше) заключена в обмирщении Церкви. Опасность отнюдь не придуманная. О ней, кстати, упоминает и А. Осипов. Действительно, умаление связи с Небом и ориентация сугубо на земную благотворительность для Церкви гибельны.

Указанные опасности серьезны. Но они вовсе не означают, что следует отказаться от социальной деятельности и сосредоточиться сугубо на работе с личными душами. Наоборот, учет этих опасностей дает возможность увидеть правильное направление социальной работы Церкви.

7. Апокалипсис предупреждает

Сейчас, в связи с избранием Святейшего Патриарха Кирилла, настало время определенных подвижек в церковной позиции по обсуждаемому вопросу. Появились публицистические статьи (В. Семенко, В. Карпец, А. Молотков), призывающие к действиям на социальном поле. Но думать, что «антисоциальная партия» испарится, было бы очень наивно. Желание спастись не соборно, а в индивидуальном порядке, стяжать прежде всего свое собственное, как писал Н. Фёдоров, «спасеньюшко» – соблазн огромной силы. И он будет и в дальнейшем приводить в «антисоциальную партию» новых и новых адептов, так что и далее, скорее всего, она будет составлять церковное большинство.

Как сложится судьба Церкви – не знаю, ибо пророчествовать не берусь. Да и явлено уже нам, христианам, великое пророчество о конце мира, так красочно описанное в Новом Завете. Но речь пойдет не о толковании текстов Апокалипсиса – его общий смысл для христиан всегда был ясен: это рассказ о Втором пришествии Спасителя, которому предшествует череда катастрофических для человечества событий – «тогда будет великая скорбь, какой не было от начала мира доныне, и не будет» (Мф. 24:21). Вопрос заключается в другом. Воцарение антихриста, безусловно, будет означать историческое поражение всей проповеди христианства. Но это противоречит воле Божией и тем задачам, которые поставил Создатель перед Своей Церковью. Диакон Андрей Кураев еще давно об этом писал: «Христианство – едва ли не единственное мировоззрение на земле, которое убеждено в неизбежности его исторического поражения… В перспективе земной истории – не всемирно-историческое торжество Евангелия, но всемирное же владычество антихриста» [4, с. 3]. Адепты «антисоциальной партии» даже могут воскликнуть: «Вот, вот! Все социальные проекты – «вавилонские башни», которые Господь разрушит. И Апокалипсис говорит о том же». Но думается, что говорит он нечто другое.

Не раз высказывалось мнение об условности пророчеств, в том числе – и апокалиптических. Основанием этому служит Библия, точнее – книга Ионы пророка, на собственной шкуре ощутившего, что пророчества, которые он возглашал от имени Бога ниневитянам, были Богом же отменены. Но в чем же условие нашего социально-исторического поражения или победы? Ясно – в том, будет ли Церковь сражаться на социальном фронте с сатаной, или, по примеру «антисоциальной партии», ретируется с него. Если упорно подвизаться в борьбе за заповеди Божии, то Бог поможет, и победа будет достигнута; если же не бороться, то поражение неизбежно. Получается, что принимая «антисоциальную» концепцию, мы сами, по своей воле обрекаем себя на поражение, даже не начав воевать на социальном фронте.

Но воля Господня непреложна, земной мир всё равно будет отвоеван и, несмотря ни на что, изъят из лап сатаны. Как же это совершится? А именно так, как рассказано в Апокалипсисе. Несмотря на невыполнение Его воли, Господь, по безмерной любви к нам, придет снова, второй раз. Но Его приход уже будет не только избавлением, но и наказанием, которое выразится в безмерных апокалиптических скорбях. Наказанием за то, что человек решил спасаться поодиночке, индивидуально, а не соборно.

Очень интересна и значительна в этом смысле философия Н. Ф. Федорова, совершенно непонятого у нас в Церкви. Именно он впервые высказал мысль о двойственном сценарии конца мира: «Спасение не только может, но и произойдет помимо участия людей, если только они не объединятся в общем деле; но это спасение будет выражением гнева… И, по Евангелию, конец мира наступит лишь тогда, если объединение не состоится, если проповедь Евангелия останется безуспешною» [1, с. 383]. Утверждая условность пророчеств, он писал: «Будет ли кончина мира катастрофою, или же мирным переходом, без войн, без естественных бедствий, – это зависит от того, останутся ли люди противниками воли Божией, останутся ли они в состоянии вечной вражды или же, объединяясь, станут орудием воли Божией в деле обращения разрушительной силы в воссозидательную» [2, с. 50]. Конечно, принять за общее дело воскрешение предков, как мыслил Федоров, мы не можем: вечная жизнь – в руках Божиих, и человеческими усилиями смерть мы можем лишь немного отдалить, но не уничтожить. Но сама идея «общего дела» – чрезвычайно плодотворна. Именно отсутствие «общего дела» более всего делает Россию беспомощной перед наступлением либеральной апостасии. И таким делом должно стать дело общего спасения через социальное преображение, в противовес эгоистичному желанию спасения личного. Интересно, что Федоров всю теорию «себяспасения» считал неправославной: «…я буквально верю, что если люди останутся такими же противниками воли Божией, как теперь, то последует Воскресение Суда, воскресение вечного наказания; то есть грешники будут осуждены на казнь, а праведники на созерцание казни, что для ищущих лишь личного спасения совершенно справедливо… Такое учение (только личного спасения. – Н. С.), хотя и принимаемое православным богословием, есть католическое» [2, с. 71].

И последнее. Ужасы Апокалипсиса нам явлены не только в Откровении Иоанна Богослова, но и в Евангелии Самим Христом. Что это? – предостережение в форме пророчества, или непосредственное видение будущего Богом, которому ведомы все времена и сроки? Кто знает… Но даже если верно второе, то все равно мы, христиане, должны исполнять Его волю, которая заключена в беззаветной работе над очищением собственной души и социальным преображением мира.

Это и есть завет нашего спасения.

Литература

1. Федоров Н. Ф. Собрание сочинений : в 4 т. М.: Прогресс, 1995. Т. 1.

2. Там же. Т. 2.

3. Экземплярский В. И. Христианское юродство и христианская сила (к вопросу о смысле жизни) // Христианская мысль, 1916. № 1–3.

4. Диакон Андрей Кураев. О нашем поражении. М.: Изд-во подворья Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, 1996. 43 с.

5. Основы социальной концепции Русской Православной Церкви. М., 2000. 88 с.

6. Соловьев В. С. Из философии истории // Сочинения : в 2 т. М.: Правда, 1989. Т. 2. С. 323–343.

7. Франк С. Л. Свет во тьме. М.: Факториал, 1998. 256 с.

8. Епископ Василий (Родзянко). Теория распада вселенной и вера отцов. М.: Православный паломник, 1996. 237 с.

9. Хомяков А. С. Церковь одна. Сочинения : в 2 т. М.: Моск. филос. фонд ; изд-во «Медиум» ; ж-л «Вопросы философии», 1994. Т. 2. С. 5–23.

10. Осипов А. И. Обмiрщение Современного Христианства. URL: http://www.fatheralexander.org/booklets/russian/sects.htm (дата обращения: 24.06.2014).

11. Капитанчук В. А. Судьба культуры. URL: http://ikonolog.narod.ru/2.htm (дата обращения: 24.06.2014).

18 марта 2009 г.

Трансформация общества: очерк христианской социологии

Постановка задачи

Тезис о том, что общество требует осмысления, у христиан вызывает довольно прохладную реакцию: зачем, и без этого можно спастись. Тут сказывается давняя христианская традиция мыслить спасение чисто индивидуально. И тогда нужда в социологии, в понимании общественных процессов вроде бы отпадает. Но эта точка зрения обманчива.

Безусловно, спасение, соединение с Богом, является наиглавнейшей целью христианина. Но идея чисто личного спасения, вне служения обществу с целью его преображения, несет в себе опасность индивидуализма и даже эгоизма. Кроме того, без социологии история необъяснима, и, отказываясь от разработки христианской социологии, мы, по сути дела, отказываем христианству в его историчности. А сами становимся слепыми, не понимающими, что хорошо и что плохо в обществе, каковы его судьбы в прошлом, настоящем и будущем.

В этом плане для нас особенно важно осмысление общественных формаций (т. е. наиболее общих типов общественных образований) и их трансформации, перехода из одной в другую, что и определяет общее направление общественного развития. Однако до сих пор теория общественных формаций развивалась в рамках мирской, западной, «научной» социологии. У всех на слуху теория Маркса (рабовладение – феодализм – капитализм – социализм – коммунизм). Очень популярны сейчас теории Поппера (тоталитарное общество – открытое общество), Белла (информационное общество), Тоффлера (аграрное общество – индустриальное общество – постиндустриальное общество). Именно они претендуют на объяснение глобальных тенденций общественного прогресса. А что же православные социологи? О них и не слышно. Хотя, казалось бы, у нас есть прекрасный задел в лице целой плеяды выдающихся русских религиозных философов: В. С. Соловьева, С. Н. Булгакова, Н. А. Бердяева, Л. П. Карсавина, С. Л. Франка и других, для которых проблемы общественного развития были первостепенными. Но продолжателей что-то не видно. И, в результате, наша православная социология находится в младенческом состоянии, а суждения наших православных христиан (ведь от общества всё равно отмахнуться нельзя) оставляют желать лучшего, являясь, по сути дела, по выражению апостола Павла, «бабьими баснями». Такое положение должно быть обязательно исправлено.

В настоящей статье предпринимается попытка с православных позиций дать типологию обществ, а также проследить процесс общественной трансформации за весь христианский (и постхристианский) период развития христианских народов. При этом в основу кладется принцип приоритета духовного над материальным.

Если обратиться к рассмотрению существующих типологий обществ, то нетрудно заметить, что в их основу положено экономико-технологическое развитие человечества. Развитие производительных сил движет общественный прогресс; всё же остальное – культура, религия, семья – вторично и определяется уровнем материальных технологий. Как к такому подходу должен относиться христианский социолог? Безусловно, в нашем падшем мире материальная сторона жизни имеет столь громадное значение, что по большей части давит духовную составляющую. Но должно быть не так. По замыслу Божию, материальная природа человека является законной и необходимой его компонентой. Но она должна не верховодить, а подчиняться духу. Таковым должно быть не только состояние индивидуальной души человека, но и всего общества. Задача христианского социолога как раз и состоит в отыскании хорошо различимых критериев (факторов), характеризующих подлинно христианское устроение общества и уклонения от него.

Из всего множества факторов мы выберем два, по нашему мнению, достаточно объективно отражающих вышеописанный принцип подчинения материального духовному. Первый фактор: роль Церкви в обществе – является ли эта роль социообразующей (соответственно, Церковь – государственной, общеобязательной) или нет? Разумеется, Церковь не может быть понята чисто социологически – она является мистическим телом Христовым, приобщаясь к которому человек получает спасение в вечности. Но именно благодаря этому Церковь играет в становлении духовной основы общества решающую роль, и тот статус, та роль и те возможности влиять на нравственность, которые имеет в обществе Церковь, и могут служить верным критерием степени духовности общества. Второй фактор: тип экономики, отражающий, насколько экономика следует заповедям Христовым. Но какая экономика наиболее соответствует христианству? Эту проблему обойти нельзя, и мы ее затронем в нашем изложении. Но сначала введем одно важное понятие.

Византия. Сотериологическое общество

Раннее христианство – асоциально, оно развивается исключительно как теория и практика личного спасения через веру во Христа. Иначе и быть не могло – христиане, весьма немногочисленные, претерпевают периодические гонения, на них смотрят как на изгоев общества. В таких условиях ни о какой социальной роли христианства думать не приходилось. Но вот неожиданно всё меняется. В начале IV века в Римской империи христианство становится государственной религией, вытесняя языческие культы. Новую веру исповедуют государи, элита и практически всё население империи. Теперь уже наоборот – отказ от крещения делает человека изгоем общества. Окрепшая Церковь занимает господствующее положение и начинает выстраивать особые отношения с обществом и государством.

Нарождается новый тип общества. Его отчетливое оформление относится к периоду правления императора Юстиниана (VI век), который предложил концепцию симфонии между Церковью и государством. В знаменитой шестой новелле свода законов Византии Юстиниан симфонию формулирует так: «Величайшие дары Божии человеку, дарованные Высшим человеколюбием, – священство и царство: одно служит вещам Божественным, другое управляет и заботится о вещах человеческих; и то, и другое происходит от одного и того же начала и богоукрашает человеческую жизнь, так что ни о чем так не пекутся цари, как о чести священников, а сии и о самих царях всегда Бога молят. Если то (священство) будет во всём безупречно и причастно дерзновения к Богу, а это (царство) будет правильно и подобающим образом упорядочивать врученное ему общество, то будет благое некое согласие (симфония), дарующее человеческому роду всевозможную пользу» [цит. по: 1, с. 34–35].

Тут закрепляется разделение сфер влияния Церкви и государства: Церкви отдается сфера попечения о личных душах, функция молитвы за всех. Но все остальные сферы человеческой жизни остаются под контролем государства: политика, экономика, социальная сфера.

Но императоры, хотя и были в большинстве своем искренне православными, вовсе не собирались выстраивать социум по заповедям Христовым. Экономика остается вполне языческой. Рабство, хотя и смягчается, но остается легитимным институтом вплоть до падения Византии (1453 г.). Рабов имеют все слои населения – от крестьян до епископов. Зависимость крестьян от землевладельцев существует повсеместно, причем формы этой зависимости медленно, но верно становятся всё более и более кабальными. Расслоение на бедных и богатых ничуть не меньше, а даже больше, чем в окружающих империю языческих странах.

Налицо двойственная ситуация. С одной стороны, христианство господствует, Церковь занимает самое почетное место, страна называет себя Христианской империей, развивается высокое богословие и процветает практика монастырского аскетизма. Учение Христово проповедано каждому и стало государственной идеологией. Но, с другой стороны, социальная сфера остается непросветленной, фактически языческой. Христианство не подчиняет себе всю жизнь человека. Оно обитает в храмах и монастырях, оплодотворяет культуру, но повседневная экономическая жизнь, социум остаются не только невоцерковленными, но существуют в дохристианском состоянии.

Такое дуалистичное, противоречивое общество не раз подвергалось критике многими христианскими мыслителями (А. С. Хомяков, В. С. Соловьев). И, тем не менее, в этой двойственности – суть нового общества. Оба социообразующих субъекта – и государство, и Церковь – эту социальную конструкцию приняли. Государство приняло, потому что, оставляя за собой все ключевые области управления, получало в лице Церкви помощника в деле упрочения социальной стабильности и улучшения нравов населения. Церковь же приняла это устроение общества, поскольку оно, обеспечивая защиту и помощь со стороны государства, позволяло с большим размахом заниматься ее основным своим делом – спасением душ человеческих. Под эту цель в конце концов и была выстроена вся социальная конструкция Византии, о чем и говорит шестая новелла. Поэтому такое общество имеет смысл назвать сотериологическим, т. е. ориентированным на спасение. Но ввиду того, что само общество было организовано далеко не христианским образом, спасение мыслилось исключительно в личном плане, как индивидуальное духовное усилие, как правило, вопреки социальной реальности.

Обычно для обществ, подобных византийскому, социологи применяют термин «традиционное общество», имея в виду такие базовые ценности, как семья, религия, община, натуральное хозяйство. Однако при этом религия ставится в один ряд с другими ценностями, что принижает ее значение. Вера имела в византийском обществе столь большой вес, что желание спасения в вечности было для христианина-византийца одним из главных жизненных мотивов. Удивительно, но столь очевидный факт, как сотериологическая ориентация традиционного общества, упорно не замечался социологами, случайно или преднамеренно – Бог ведает. Но думается, что для христианской социологии сотериологичность может стать одним из базовых понятий.

Отметим, что византийское сотериологическое общество, несмотря на отмеченный дуализм, оказалось достаточно крепкой конструкцией. Причина кроется в заинтересованности в «симфонии» обеих ветвей власти – и Церкви, и государства. В дальнейшем этот альянс, хотя и омрачался отдельными конфликтами (например, иконоборчеством, которое поддерживалось государством), но оставался нерушимым вплоть до падения Византии.

Еще большую устойчивость сотериологическому обществу придавала фигура императора, приобретшая в Византии огромное значение. Император имел громадную светскую власть. Формально все земли империи принадлежали ему: любой собственник мог быть властью императора лишен своих владений и репрессирован. В то же время Церковь, нуждаясь в могущественном защитнике, предоставляла императору особый церковный статус. Не будучи епископом или даже клириком, он, тем не менее, фактически являлся главой Церкви. Таким образом, император выступал как некое связующее звено, цементирующее весь византийский социум. Без императора византийцы свое существование не мыслили, рассматривая его как «живой закон».

Судьба образовавшегося в Византии сотериологического общества настолько важна, что его следует рассмотреть в более широком контексте.

Треугольник обществ

Сразу отметим, что сотериологическое общество существовало вовсе не только в Византии. Те разновидности язычества, которые придавали большое значение загробной жизни, также образовывали социумы, которые можно условно назвать сотериологическими. Таков, например, Древний Египет с его культом захоронений и пирамид (заметим в скобках, что подлинно сотериологическими могут быть лишь христианские общества, ибо вне христианства спасение проблематично). Молодые средневековые государства Европы, хотя и числили Византию в своих противниках, сами переняли от нее сотериологический тип общества. Долгое время и Россия жила таким же сотериологическим укладом, но об этом ниже.

Казалось бы, концепция сотериологического общества превосходна: спасение бесконечно важнее земной жизни. А то, что экономика осталась языческой, – в этом нет ничего страшного: ведь мы лишь странники на этой земле, наше отечество – на небесах. И потому можно предположить, что сотериологическое общество – подлинно христианское. Однако более внимательный анализ показывает, что это не так. Дело в том, что история показала нам и негативные стороны общества этого типа.

О первом недостатке сотериологического общества – его дуализме, противоречивости между христианской идеологией и дохристианской экономикой – мы уже упоминали. И преуменьшать значение этого обстоятельства было бы неправильно. Общество формирует, воспитывает, и непросвещенная светом Христовым часть общественных институтов (причем, весьма влиятельных) вовлекает людей в грехи, мешающие спасению. Соблазн экономической сферы, увлекающей перспективой богатства, очень велик, и многие и многие попадают в эту ловушку, начиная служить вместо Бога мамоне. В результате, усилия Церкви по возведению душ на Небо оказываются тщетными.

Второй недостаток выявился только по прошествии многих веков. Казалось бы, создатели сотериологического общества всё замечательно рассчитали, создав стабильную социальную систему. Но всё же оказалось, что они мыслили статически, предполагая, что такой своеобразный паритет храмового христианства и экономического язычества может длиться вечно. Однако теперь, после того, как хозяйство прошло значительный путь развития, мы знаем, что сфера производства, предоставленная сама себе, имеет тенденцию к развитию, причем, столь интенсивному и неуклонному, что все остальные сферы общества становятся ей подчиненными. Если религия консервативна и стабильна, то экономика, движимая технологическим прогрессом, динамична. Развиваясь, она подминает под себя всё – государственное устройство, религию, культуру, даже семью. И всё и вся превращает в объект меркантильного интереса. Если мамоне не закрыть дорогу, он вырастает до небес и всех заставляет служить себе. Поэтому сотериологическое общество в масштабе больших временных периодов оказывается нестабильным – с развитием производства оно не может не деградировать. Распадаясь, оно превращается в материалистическое общество производства-потребления. Такое общество – общество, где фактически правит мамона, – мы в дальнейшем будем называть мамоническим.

Что можно этому противопоставить? Только подлинное христианство, охватывающее все стороны жизни, включая и экономику. Христиане должны всегда и везде жить по-христиански, и обязательно сфера экономико-хозяйственная должна быть воцерковлена, иначе она возобладает, и мамона вытеснит Христа. Наоборот, победа христианских отношений в экономике гармонизирует социум и создаст прочную основу для построения подлинно спасающего общества, где спасается не «малое стадо», а масса, большинство. Такое общество, где весь социум и прежде всего экономика преображены светом Христовым, уместно назвать христократическим.

Таким образом, сотериологическое общество – не конечная цель христианской социологии, а наоборот, ее исходный пункт. Сотериологическое общество неустойчиво, и возможны два пути его трансформации: спуск в мамоническое общество или подъем в христократическое. Тут нет предопределенности. Человеку дана свободная воля, и потому последовательность трансформаций априори не задана. Конечно, автономная экономика толкает человечество вниз, в мамонизм, но христианство, наоборот, задает противоположный вектор развития, возводя к христократии. От того, по какому пути пойдет развитие общества, зависит судьба мира.

Заметим, что весь треугольник обществ (сотериологическое, мамоническое и христократическое) давно известен социологам. Мы намеренно выбрали для этих типов новые названия, соответствующие христианской точке зрения на данную классификацию. Главным для нас является взаимоотношение между христианской верой и материальной сферой хозяйственной деятельности. По сути дела, это точка зрения (или, если хотите, система координат) «Церковь – мир». В каждом из трех обществ Церковь и экономика играют разные роли.

В обществе сотериологическом, как уже указывалось, выстраивается паритет, равновесие между преображенной частью мира (Церковь) и непреображенной (экономика). Эти сферы уживаются вместе, внешне даже взаимодействуют, хотя по своей сути остаются разными несоединимыми полюсами («не можете служить Богу и маммоне»). Такое сожительство волка и ягненка возможно только при наличии сильной власти, которую олицетворяет собой монарх.

В мамоническом обществе сфера экономики господствует. Материальное подавляет духовное, что выражается в культе денег, богатства, стяжательства, роскоши, комфорта, удовольствий. Чтобы экономика могла свободно развиваться, мамоническое общество декларирует свободу в смысле снятия многих запретов, установившихся в сотериологическом обществе. Распущенность и индивидуализм – вот характерные черты мамонизма, наиболее ярко выраженные в современном либеральном капитализме. Христианство формально не подвергается гонениям, но его общественная роль ликвидируется полностью. Вера, религия – сугубо личное дело каждого, и не более. Допустимо собираться по интересам, в том числе – религиозным, но недопустимо религиозное влияние на жизнь общества. Христианство тем самым ставится в один ряд с филателией или байкерством.

Отметим, что мамоническое общество в работах современных социологов носит названия: индустриальное, постиндустриальное, информационное и пр. Иначе говоря, используются нейтральные названия, характеризующие степень или фазу развития производства и уровень технологического прогресса. Суть общества этого типа в религиозном отношении (если говорить точно – суть антихристианская) затушёвывается. Иногда оно получает эпитет «свободное», что, с нашей точки зрения, совершенно неверно. Ибо сказано: «познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин. 8:32). В таком обществе ни о какой истине или даже о поиске истины речи не идет – человек ищет не истину, а наслаждения, становясь их рабом.

В христократическом обществе роли кардинально меняются. Христианство является базисом, основой жизни во всех сферах. Экономика, разумеется, не упраздняется – она необходима в этом материальном мире. Но экономическая жизнь подчиняется христианским заповедям. Это осуществляется через соответствующий экономический уклад, или лучше сказать – через особый социально-экономический строй. Одного нравственного влияния на экономику недостаточно – уж слишком эта сфера изуродована грехом. Необходимо выстраивание институтов, регулирующих экономическое поведение и установление законов, поддерживающих эти институты.

Христократическое общество, в противовес «свободному» мамоническому обществу, в устах современных социологов носит устойчивое название «тоталитарного», подразумевая, что в таком обществе личность приносится в жертву коллективу. Это неверно: в христократическом обществе высшей ценностью является любовь, и по любви человек свободно приносит в жертву свои интересы ради общественных. Любовь не только воспринимается человеком через воспитание – она поддерживается также законами и всем устроением общества. В том числе, законодательно устанавливается определенный экономический строй. Умеющий любить (Бога, ближнего и общество) получает преимущество перед эгоистом, так что любовь проявляется не вопреки, как это бывает в обществе мамоническом, а благодаря общественному строю, что еще больше укрепляет ее. Определенная дискриминация эгоистов и индивидуалистов в глазах современных представителей мамонического общества кажется «насилием», «тоталитаризмом», хотя на самом деле является гарантией стабильности, естественной защитой общества от своего разрушения.

Другим ярлыком, навешанным на христократическое общество, является слово «утопия». Это психологически самый сильный удар: сразу опускаются руки – зачем стремиться к тому, что несбыточно. Тем более, какая-то часть правды в таком определении есть: достижение христократического общества является очень трудной задачей, особенно для индивидуалистов, привыкших подчинять жизнь своим страстям. Для них такое общество действительно является ненужной «утопией». И, тем не менее, создания именно христократического общества требует от нас, христиан, Господь. Оно, единственное, вырывает человечество из лап сатаны и возвращает его как род, как социальное целое в область Христа, в Царство Божие. Трудность задачи не отменяет ее, поскольку Бог же и помогает в ее исполнении. К сожалению, и наше сегодняшнее православное сознание видит в христократическом обществе не идеал, к которому нужно стремиться, а провокацию темных сил, желающих ввергнуть народ в пагубу. Лучше, мол, сотериологическая синица в руках, чем христократический журавль в небе. Но беда в том, что, не стремясь к небесному журавлю, мы неизбежно и синицу из рук выпускаем.

Каким же должен быть христианский экономический строй? Он должен способствовать спасению членов общества. Многие христиане считают, что христианская экономика может основываться на частной собственности – мол, достаточно того, что в ней будут действовать православные предприниматели, и тем самым христианский характер экономики будет достигнут. Увы, это тяжелая ошибка. Частная собственность неприемлема для православного христианина по двум кардинальным причинам. Во-первых, она несправедлива — обладание ею дает возможность получать нетрудовые доходы, т. е. жить за счет других. Экономическая теория это давно достоверно показала, но тотальное промывание мозгов и наше падшее сознание не дают возможности понять эту простую истину. Во-вторых, частная собственность раздувает всё множество грехов: прежде всего – сребролюбие и любостяжание, а через них – и другие, ибо за деньги можно купить любые удовольствия, «…ибо корень всех зол есть сребролюбие» (1 Тим. 6:10) – точно фиксирует этот факт апостол Павел. Если частная собственность ставится в основу экономического строя, то обе причины начинают работать совместно и в полную силу, превращая общество поистине в преддверие настоящего метафизического ада.

Как избежать этих страшных опасностей, делающих из людей похотливых эгоистов, сплотить народ в единую семью и одновременно обеспечить приемлемый для нужд защиты строя уровень производства? Только беря за основу общественную собственность. Социализм (как ни неприятно это слово некоторым православным), общественная собственность на средства производства – вот главное, на чем должна базироваться христианская экономика. Заметим – социализм (или лучше сказать, коммунизм) тут понимается только в смысле экономическом; идеология этого строя, разумеется, христианская. И это вовсе не противоречие. Наоборот, Деяния Апостольские дают нам яркий пример христианского коммунизма. Первое, что сделали апостолы после принятия Духа Святаго, – организовали Иерусалимскую общину новообращенных христиан, где установили строгий коммунизм в смысле общности имуществ (Деян. 2:44-4; 4:32–37). Правда, первые христиане настолько чаяли Царства Небесного, что даже не озаботились организацией производства в общине, что привело в дальнейшем к трудностям. Но сам принцип общности имуществ как христианский общественный идеал был провозглашен раз и навсегда.

Автономно же, без просвещения духом, экономика устраивается на основе частной собственности, что соответствует падшей природе человека. Так было в сотериологическом обществе, тем более это имеет место в обществе мамоническом. Чтобы этого не произошло, Церковь должна проявлять активность на социальном поприще. Она должна воцерковить основные действующие лица социальной драмы – государство и экономику, должна сделать из них благодатные средства спасения человечества. Если же Церковь от этой задачи отказывается, то они проявляют свой строптивый нрав. Государство, призванное поддерживать общественный строй, изменяет этому назначению, стараясь присвоить себе всю власть. И прежде всего это выражается в попытках подчинить себе Церковь. Экономика, развивая производительные силы, сталкивает общество к потребительству, лишая Церковь какого-либо влияния на общество и подчиняя государство задаче поддержания мамонизма. Всё это приводит к весьма плачевным результатам.

Попробуем теперь проследить судьбу сотериологического общества в истории человечества.

Средние века: попытки перехода к христократии

История явственно показывает нам оба прогнозируемых процесса: и развитие материального производства, заставляющее общество сползать к мамоническому обществу, и попытки построения общества высшего типа – христократического. Сначала поговорим о втором.

Понимание того, что если общество декларирует себя христианским, то оно должно реально воплощать в себе христианскую мораль, было присуще многим христианским мыслителям. И всегда выход из создавшейся ситуации они видели в построении общества христократического типа.

В «Утопии» Мора (XVI в.) деньги присутствуют только при расчетах с иностранцами, золото используется для изготовления ночных горшков, частной собственности нет, все трудятся. В «Городе Солнца» (начало XVII в.) Томмазо Кампанеллы нет и личной собственности, даже трапезы всегда общие. В Англии XVII в. возникают движения квакеров, «диггеров», «левеллеров», провозглашающие равенство, любовь и взаимопомощь между людьми. Идеолог левеллеров Джерард Уинстенли организует общину и издает «Закон свободы» – план преобразования общества, где декларируется общественная собственность, но оставляется личная. И при этом необходимо заметить, что и утописты, и солярии – люди набожные, истово исповедующие религию и верящие в бессмертие души, а сами авторы этих сочинений – люди воцерковленные: Кампанелла – монах-доминиканец, Мор – католик, недавно беатифицированный, Уинстенли – богослов.

Века XVIII–XIX также полны религиозных социалистических движений. Анри Сен-Симон пишет «Новое христианство» – трактат, в котором предлагается строить социализм на базе христианской морали. Шарль Фурье создает свою социальную систему как реализацию божественного замысла. «Мы ставим Бога на первый план, – говорит он, – а человеческий разум на второй». В середине XIX в. в Англии возникает движение христианских социалистов, утверждавших, что кооперация и общественная собственность естественным образом вытекают из принципа христианской любви.

Но дело не ограничивалось словами – в делах тоже не было недостатка. В XV веке в Чехии священник Ян Гус проповедовал причащение под двумя видами – Христовыми телом и кровью. Постепенно его проповедь выросла в учение о преображении этого мира под действием благодати Христовой. Гус был вызван на Церковный Собор, арестован и сожжен, что вызвало массовые волнения в Чехии и привело к движению таборитов, превративших свой лагерь в христианскую коммуну. На флаге таборитов была изображена евхаристическая чаша. Табориты продержались 15 лет, хотя против них папой и феодалами было организовано шесть крестовых походов – лишь последний сумел взять Табор и перебить его жителей.

Через столетие нечто подобное, но в большем масштабе произошло в Германии. Священник Томас Мюнцер в период Реформации выступил с проповедью теократического коммунизма. Эта проповедь, сочетавшаяся с яркой критикой существующей несправедливости и призывом устроить свою, подлинно христианскую власть без князей и бюргеров, нашла широкую поддержку среди крестьян, что привело к массовым выступлениям. Но выступления были быстро подавлены, причем, с невообразимой жестокостью (Мюнцер после страшных пыток казнен, десятки тысяч крестьян были посажены на кол, повешены или обезглавлены).

Собственно, всё это люди старшего поколения «проходили» не только в институте, но и в школе. Однако в советские времена всё объяснялось борьбой народа с эксплуатацией, хотя признавалось, что форма этих выступлений была религиозной. Ныне же мы часто встречаем «церковный» взгляд на эти события, сводящийся к тому, что и табориты, и германские крестьяне были отпетыми бандитами, захватывавшими чужое имение и, к тому же, исповедовавшими явную ересь. Думается, что настало время выработать более глубокий взгляд на все упомянутые (и не упомянутые) трактаты и народные движения. Это были попытки перехода от сотериологического общества к обществу христократическому. И среди этих попыток были не только неудачи. Имеется в виду государство иезуитов в Парагвае, о котором, ввиду малой осведомленности читателей об этом феномене, стоит сказать несколько слов.

Полтора столетия, в период (если мерить русской историей) от Смутного времени и до императрицы матушки Екатерины II, на противоположной стороне земного шара, в Парагвае, существовало удивительное государство, воплотившее в себе чаяния как ревнителей социального христианства, так и простых батюшек, стремящихся просто к общинной жизни прихода. Всё началось с Кампанеллы – иезуиты-миссионеры настолько были восхищены «Городом Солнца», что решили реализовать его среди дикого племени гуарани, известного своим людоедством. И получилось!

Представьте себе такую картину. Рано утром большой отряд земледельцев, хорошо помолившись в храме, выходит на работу, неся впереди на специальных носилках огромную икону Божией Матери. Придя на поле и поставив носилки на видном месте, работники с молитвой и церковными песнопениями с большим энтузиазмом целый день работают. А вечером, также с песнями, такой своеобразный «Крестный ход» возвращается домой и снова всем составом идет помолиться в храм. Есть от чего прийти в изумление! Но историки приводят еще более удивительные сведения. Иезуиты ввели общественную собственность, разделив поля на общественные и личные. Деньги и торговля отсутствовали. Всё, выработанное на общественных полях, сдавалось на склады и оттуда выдавалось поровну. Причем очевидцев ставило в тупик то, что общественные поля колосились и были хорошо ухожены, а личные – наоборот, заброшены. Племя гуарани преобразилось. Из людоедов они превратились в искренних христиан. В своих поселениях (редукциях) построили великолепные храмы, всегда полные молящихся. Туземцы оказались очень мягким, художественно восприимчивым народом. Появилось много замечательных музыкантов, певцов, композиторов, расцвели ремесла. Резко снизилась преступность, да и за проступки в подавляющем большинстве случаев назначалась церковная епитимья. Искренность и глубину принятия туземцами христианства подтверждает любопытный факт: в каждой редукции было только два (!) отца-иезутиа: один был духовником, другой – администратором. Все остальные начальствующие были индейцами, причем их выборы были публичными и демократичными. Для защиты от белых (!) разбойников, которые охотились за скальпами индейцев, была создана армия, где даже офицеры были туземцами. Численность гуарани резко увеличилась и достигала 300 тысяч. Распад процветающего государства был обусловлен внешними обстоятельствами – запретом в 1767 г. ордена иезуитов, отзывом монахов из Парагвая и военной агрессией объединившихся против туземцев Испании и Португалии.

Впрочем, внимательный читатель, наверное, заметил, что случай государства иезуитов вовсе не иллюстрирует переход от сотериологического общества к христократическому. Тут христианское общество создавалось с чистого листа, причем, среди народа, который до этого жил племенами, без частной собственности. Феномен парагвайского государства говорит нам о том, что построение христократического общества возможно в принципе, причем, даже на этой грешной земле. Но урок истории как раз заключается в том, что если сотериологическое общество построено, то переход от него к обществу христократическому труден.

Тут мы подходим к третьему недостатку сотериологического общества. Мы уже говорили о «симфонии» Церкви и государства. Эта «симфония» сохраняется и при любых попытках это общество улучшить, перейти на более высокий христократический уровень. И сопротивление, как можно увидеть на примерах таборитов или сторонников Мюнцера, демонстрируется ожесточенное. Собственники не хотят расставаться с собственностью, хорошо понимая, что именно она (а не труд) дает им всё: комфорт, устойчивость в жизни, общественный статус, власть. Церковь, кроме собственности, боится потерять еще с таким трудом достигнутое привилегированное положение. Кроме того, Церковь оказывается экономически зависимой как от собственников, так и от государства, и вынуждена следовать их целям. Тем самым, сотериологическое общество представляет собой ловушку. Сама его структура, включающая как свою необходимую часть непросвещенную, по-язычески жестокую сферу экономики, закрывает (или чрезвычайно затрудняет) переход к христиански более высокому христократическому обществу. Последнее, в глазах людей сотериологического общества, и в самом деле оказывается «утопией», несбыточной мечтой, хотя людьми более примитивного, общинно-племенного общества оно видится как желанное, и переход к нему воспринимается с радостью, свидетельством чему и является государство иезуитов в Парагвае.

Следует заметить, что экономическая зависимость, конечно, налагала на имущественные взгляды богословов определенное влияние, но далеко не на всех. Всегда находились смелые и честные представители Церкви, которые не боялись обличать богатых за их бесчеловечность и бессердечие. Таким, например, был великий святитель Иоанн Златоуст. Одновременно он считал, что общественная собственность выше частной, и даже прямо с амвона призывал своих прихожан последовать примеру Иерусалимской общины. И надо сказать, что многие святые отцы IV века – Василий Великий, Амвросий Медиоланский, Григорий Богослов – с ним, в принципе, были согласны. Их имущественное учение, по сути дела, ставило вопрос о необходимости преображения сотериологического общества в христократическое. Впрочем, Златоусту его взгляды стоили жизни. Против него был организован церковно-государственно-олигархический заговор, в результате которого святитель был смещен с Константинопольской кафедры и отправлен в ссылку, где, при «переводе» из одного места заключения в другое, умер от невыносимо безжалостного к нему отношения.

Может быть, поэтому в позднейшие века преобладали богословы иной ментальности, желавшие сохранить сотериологический строй и выработавшие так называемую «умеренную» имущественную доктрину. Суть последней сводится к двум тезисам: а) иметь богатство (т. е. частную собственность), даже значительное, христианину не возбраняется, но б) губительно становиться зависимым от имения, привязываться к нему душой. Эта очень гибкая доктрина, с одной стороны, благословляла двойственность сотериологического общества, с другой – старалась оградить христиан от наиболее страшных последствий непросвещенной экономики, а с третьей стороны – ориентировала богатых на благотворительность (в особенности – на финансирование Церкви), ибо именно милостыня и благотворительность, по этой доктрине, позволяют «верблюду пройти сквозь игольные уши», т. е. спасись богатому. Поскольку Византия всё время прочно стояла на позициях сотериологического общества, то «умеренная» имущественная доктрина победила, став, в конце концов, для нашей Церкви общепринятой, – именно ее сейчас приводят в книгах и проповедуют в храмах1.

Из рассмотрения церковных взглядов на богатство и собственность выясняется одно любопытное обстоятельство: для каждого из двух типов обществ Церковь формирует свою, наиболее подходящую имущественную концепцию. Для сотериологического общества – это «умеренная» доктрина, для общества христократического – святоотеческое имущественное учение. Ниже мы увидим, что и для мамонического общества найдется своя церковная «доктрина», изготовителями которой будут на пару протестантизм и современное католичество.

«Великая трансформация»

Но вернемся к судьбам сотериологического общества. Как мы предположили, в дальней перспективе оно неустойчиво, ибо предоставленная самой себе экономика, вытесняя веру, стремится подчинить себе всю жизнь. История этот прогноз полностью подтверждает.

Первую атаку мамонизм предпринял еще в XI в., когда новоявленные капиталисты Венеции и Генуи захватили ключевые позиции в торговле Византии. А когда византийцы воспротивились, то «республика св. Марка» профинансировала 4-й крестовый поход, приведший к взятию Константинополя (1204). От этого удара Византия так до конца и не оправилась.

Заметим, что до XIII в. западная имущественная доктрина была близка к святоотеческой. Общая собственность признавалась естественным (т. е. установленным Богом) законом. Однако жизнь постепенно брала свое. Мамонизм, неизбежно выражавшийся в форме капитализма, быстро развивался не только в итальянских городах-республиках, но и по всей Европе. Началась перестройка сознания и культуры, получившая странное название Возрождения. И, дабы не потерять почву под ногами, западная Церковь решается на перемену доктрины. Это сделал Фома Аквинский, сказавший, что подлинным естественным законом является не общая, а именно частная собственность, хотя ее конкретная реализация принадлежит человеческому усмотрению и потому зачастую далека от справедливости. Многие католические богословы ухватились за этот тезис, стали его развивать. Епископ богатого города Флоренции Антоний (XV в.) уже утверждает, что процент, получаемый с любого капиталистического предприятия (неважно – промышленное оно или банковское), дозволен. Постепенно теологи начинают признавать законными рыночные цены, открывая путь католикам для участия в капиталистических сделках. Позднее и Рим благословляет займы с низким процентом – до 5% (Лев X, 1515 г.) и ренту (Пий V, 1568 г.). Католицизм окончательно встает на рельсы «умеренной» доктрины.

Впрочем, пьянящий звон золотых монет оказывается столь притягательным, что многие и многие начинают считать, что католики уж очень консервативны – они слишком оглядываются на «умеренную» доктрину, слишком медлят с легализацией капитализма. Нужно новое христианство, без предрассудков. И без Церкви как социообразующего института – пусть спасение перестанет быть заботой общества и станет сугубо личным делом. И такое христианство в лице протестантизма появляется. Бюргеры и рантье подхватывают почин Лютера и защищают новое христианство от католической реставрации. Кальвин разрешает в Женеве брать в рост под любой процент, и туда съезжаются еврейские ростовщики, оживляя (к своей выгоде) предпринимательскую деятельность. Кстати, Лютер и Мюнцер начинали вместе. Но быстро поняли, что ведут общество в разные стороны: Лютер – в мамоническое общество, Мюнцер – в христократическое, и стали заклятыми врагами.

Отметим, что это не просто конфликт между нарождавшейся буржуазией и отжившими свой век феодалами. Идет яростное сражение между сотериологическим строем общества и обществом мамоническим. Идет на всех фронтах: богословском, церковном, культурном, экономическом, общественно-гражданском, политическом. На поприще политическом борьба особенно обостряется. Мы помним, что в сотериологическом обществе огромное значение имеет монарх. Он является гарантом стабильности, уравновешивая интересы Церкви и мира. Поэтому, чтобы свалить сотериологическое общество, нужно в первую очередь ликвидировать монархию, заменив ее зависимой от мира властью. Для этого мамонические силы изобрели технологию народоправства: руками народа свергнуть монарха, а затем поставить управляемую администрацию из своих людей. Покатились головы королей. И хотя технология не всегда безупречно срабатывала (монархии иногда восстанавливались), но в целом результат налицо: на Западе, если где монархия и сохранилась, то стала «конституционной», т. е. абсолютно безвластной, потешной, бутафорской, выродилась в превосходный объект сплетен и пересудов для СМИ.

Наконец, с небольшим отставанием по фазе, силы мамоны стали решать главную задачу – введение в глобальном масштабе мамонических социально-экономических отношений. Этот процесс, названный социологом К. Поланьи «великой трансформацией» [3], занял всего-то век с небольшим. Всё началось в конце XVIII в. с замечательных технических изобретений: сначала – прядильные машины, затем – паровая машина, наконец – дизель и электромотор. Разразилась промышленная революция, позволившая организовать массовое производство продукции и подтолкнувшая основные производства работать не на гарантированный заказ, а на рынок, который, при удаче, мог дать несравненно большую прибыль.

Надо сказать, что рынок был всегда и везде. Но до «великой трансформации» он не был принудительно-тотальным. Существовало натуральное хозяйство, существовали частные и государственные заказы – большинство ремесленников работало именно так. Но теперь всё это гибнет. Работа на рынок становится преобладающей. Жить без рынка оказывается просто невозможно. Фермеры заменяют машинами многочисленных крестьян, а те толпами бросаются на фабрики. Образуется рынок труда. Теперь жизнь и смерть большинства людей становится напрямую зависящей от денег и прибыли. Вот точка, в которой сотериологическое общество трансформировалось в мамоническое! Вот он – момент, когда воцарился мамона! Отныне мир поклонился ему и признал, что вне его владычества он жить не может и не хочет.

Отметим, что на Западе это произошло не одновременно. Историки выяснили, что в протестантских странах – США, Англии и Германии – «великая трансформация» произошла раньше и в более радикальной форме, чем в странах католических. Что же мешало католикам? Мешала католическая Церковь, упорно стремившаяся сохранить сотериологическое общество, мешала «умеренная» доктрина. В протестантских странах это препятствие было устранено, и старое общество рассыпалось куда более быстрыми темпами. Но дискредитировать протестантство, так хорошо помогающее мамоне, не было никакого резона. Поэтому устроители «трансформации» подняли на щит немецкого религиоведа Макса Вебера и его работу «Протестантская этика и дух капитализма». В ней автор при помощи крайне сомнительных рассуждений «доказывает», что протестантизм (точнее, его кальвинистская ветвь) приветствует капитализм из своеобразно понятых соображений спасения души. Иначе говоря, капитализм родился не из духа наживы, а, наоборот, из-за огромного желания спастись и, следовательно, имеет благородные христианские корни. Разумеется, это мнение ничего общего с истиной не имеет: прокруткой денег можно как раз погубить свою душу, а не спасти ее. Но коварные выводы Вебера широко распространяются, и к ним прислушиваются даже православные богословы.

Ну, а что же католики? В конце XIX века они стали разрабатывать свою социальную доктрину. Естественно, во главу угла они поставили Фому Аквината и частную собственность. Главной целью доктрины была попытка удержать идею сотериологического общества в условиях капитализма. Католическим богословам казалось, что это возможно, тем более, что «умеренная доктрина» благоволит к частной собственности. Но получился конфуз. Дело в том, что папа Пий XI в своей энциклике Quadragesimo anno (1931 г.) предложил идею корпоративного строя, где капиталисты и рабочие должны достичь мира через «корпорации» – учреждения, нацеленные на заключение на паритетных началах и под контролем государства договоров о зарплате, ценах на основные товары, условиях труда и т. д. Но корпоративный строй был реализован… в фашистской Италии и нацистской Германии, и не на базе христианства, а на основе национализма. По сути дела, это и был «национал-социализм», который обещал немцам Гитлер. Естественно, что после разгрома фашизма говорить о «корпорациях» уже было нельзя. Мы зачастую недооцениваем один из итогов Второй мировой войны: капитализм на Западе пошел не «корпоративным», а либерально-монетарным путем, со всеми прелестями свободного рынка и надувания финансовых пузырей. И снова, чтобы не потерять окончательно паству, католицизм меняет парадигму и благословляет новый, уже мамонический порядок. Это сделал папа Иоанн Павел II, сделал неявно, без лишнего шума. Теперь богословские статьи католиков и протестантов по социально-экономической тематике различить достаточно трудно – и те, и другие принимают этот мамонический мир, указывая, разумеется, на его недочеты, но в принципе рассматривая его как благодеяние для человечества.

Нельзя не упомянуть о том, что немаловажную роль в насаждении либерально-рыночной модели капитализма играло талмудическое еврейство. Оно испокон веков использовало деньги для борьбы со своим извечным врагом – христианством. И внедрение денежно-рыночной экономики было ему выгодно не только из соображений чисто финансовой выгоды, но еще потому, что эта модель особенно успешно нивелирует какую-либо социальную роль христианства, насаждая наиболее радикальный вариант мамонизма. Пусть весь мир по уши погрузится в мамоническое общество, кроме… Израиля. Там талмудисты строят общество сотериологического типа, где иудаизм является государственной, социообразующей религией.

Судьба сотериологического общества в России

Если обратиться к России, то здесь трансформация сотериологического общества получила совершенно нестандартный оборот.

Русь приняла христианство от Византии. Причем это произошло в X веке, когда империя прочно остановилась на парадигме сотериологического общества. Естественно, учителя стали навязывать свою доктрину ученикам. Ученики же, ошеломленные свалившимися на них величием христианских идей и великолепием служб, стали послушно копировать учителей. В Московский период Русь становится типичным сотериологическим государством, в этом смысле следующим византийским образцам.

Но по самой своей природе русы – более общинный, комъюнотарный (по выражению Бердяева) народ, чем греки. Чаяние христократического общества на Руси было сильнее, чем у греков. Это выразилось двояко.

Во-первых, социальные институты на Руси выкристаллизовались более общинными, чем в Византии. У нас, в Московской Руси, решающую роль играла не рыночная, а «раздаточная экономика» — мы используем термин О. Бессоновой [2], — что выразилось в массовой раздаче государством поместий за службу. Наши крестьянские общины по своему почину ввели переделы земли, отрицая тем самым право частной собственности на основное средство производства крестьянина – землю. Во-вторых, конфликт между силами, препятствующими восхождению к христократическому обществу, и силами, ратующими за него, был более глубоким. Если на Западе этот конфликт вылился в ряд бунтов, утопленных в крови консерваторами, то в России всё было сложнее.

Как и на Западе, основными силами, державшимися за сотериологический строй, были государство и Церковь. Но у нас «симфония» властей была гораздо прочнее, чем на Западе, ибо Церковь оказалась в подчинении у государства: она стала играть роль «департамента идеологии». Результатом этого явилось практически полное перекрытие всех легальных возможностей перехода к христократическому обществу. Когда в XIX в. на повестку дня выступил социализм, то Церковь посчитала его абсолютным злом, совершенно несовместимым с христианством. Клирики – сторонники христианского социализма – просто извергались из сана. К тому же, не ведая что творит, наша власть стала активно способствовать трансформации России в общество мамоническое (столыпинские реформы). В результате, она лишилась поддержки своего главного союзника – крестьянства.

Оппозицию власти составляли нарождавшаяся буржуазия и интеллигенция, из которой вышло революционное движение. Если с буржуазией, пришедшей к власти в результате Февральской революции, всё достаточно очевидно – это сила мамонизма, то с интеллигенцией ситуация не столь простая. Интеллигенция искренне стремилась к построению общества высшего типа. Но неприятие существующего строя было столь велико, что она сделала своим кредо установки, во всем противоположные официальным: вместо православия – атеизм и вместо частной собственности – социализм. Конечно, это не христократический идеал; интеллигенция и революционное движение приняли только одну сторону его – социализм. Но Господь попустил революцию и победу именно такого строя, поскольку он закрывал дорогу к сползанию России в самое страшное – мамонизм.

В результате, в России в начале XX в. сформировалось особое, еще нигде не виданное общество, которое мы будем именовать коллективистским. Его экономика была построена на социализме – необходимой компоненте христократического общества. Но идеология была «человекобожеской», т. е. атеистической, ориентированной на земное благополучие.

Коллективистское общество является еще одним, четвертым общественным типом, логически завершающим систему. Таблица 1 иллюстрирует наш подход к классификации общественных формаций. Согласно ей, общества классифицируются по двум признакам: а) духовная составляющая и б) материальная составляющая. Каждый из признаков имеет два значения: положительный и отрицательный в смысле христианской морали.

Таблица 1.                                                          	Экономика (материальная составляющая)
Классификационные признаки 
предлагаемой системы                                          Социализм                            	Мамонизм 
общественных формаций                                     (общественная                          (частная
                                                                                собственность)                         собственность)
   
     Идеология                 Религия                      Христократическое                      Сотериологическое
     (духовная                   Богочеловечества             общество                                        общество
     составляющая)        (христианство)                                                          
   
                                          «Религия              	    Коллективистское                        	Мамоническое
                                           человекобожия»              общество                                      общество 
                                           (атеизм)

Русская религиозная философия (Булгаков, Бердяев) давно пришла к убеждению, что социализм не может существовать без религиозной идеологии. А потому и советский строй, будучи атеистической версией социализма, основывался на особого рода псевдорелигии – марксизме, где вера в Бога подменялась верой в «светлое будущее человечества». В силу именно этой подмены советский строй в принципе не мог быть долговечным («дом, построенный на песке») и рухнул после того, как его идеология перестала быть действенной. Однако сам принцип социализма оказывал положительное воспитывающее влияние, в результате чего плененность мамоной у советских людей была значительно меньше, чем в обществах сотериологического и мамонического типов. Отсюда их относительно высокая мораль, идеализм и вера в победу коммунизма, особенно характерные для довоенного и послевоенного времени.

Подробный анализ советского строя не является предметом данной статьи. Укажем лишь, что советский строй предвосхитил ряд черт христократического общества, хотя и реализовал их в парадоксальном, часто искаженном до неузнаваемости виде. В частности, единственный раз в истории человечества в масштабах целой цивилизации (русской) был преодолен частнособственнический уклад и осуществлен переход к экономике, основанной на общественной собственности. Поэтому было бы грубой ошибкой начисто отрицать советский строй (чем грешат многие православные, зачастую с совершенно нехристианской ненавистью). Наоборот, необходимо тщательное изучение реализованных в нём социальных решений и применение их на практике, разумеется, с необходимой заменой человекобожеской идеологии на христианскую.

Называя себя Святой Русью, Россия всегда стремилась к реализации своей, русской идеи – построению христократического общества. Дважды она приближалась к этой цели, причем с разных сторон: один раз, построив в средние века общество сотериологическое, и второй раз, в советское время, живя в обществе коллективистском. Господь дал возможность русскому народу прочувствовать и православие, и социализм – обе стороны христократического общества. Достигнуть синтеза, увы, не удалось, и в этом наша главная трагедия. Но веление Божие неотменимо, и этот синтез всё равно требует своего осуществления.

«О нашем поражении»

Наша православная мысль всегда во главу угла ставила альтернативу: со Христом или против Христа? христианство или антихристианство, православие или антиправославие? И в такой постановке была совершенно права. Но, в порыве религиозной категоричности, дополняла свою мысль: а всё остальное – неважно. А вот это уже тезис, к которому надо подходить с осторожностью. Что именно неважно? Если мы говорим о социально-экономическом устроении, то нет – важно. Ибо подлинное христианство включает в себя все стороны жизни – и духовные, и материальные, всё должно воцерковить, преобразить светом Христовым. Ставя духовную альтернативу «вера во Христа – богоборчество», мы остаемся в рамках сугубо религиозных. Прибавляя же к этому материальную жизнь, сферу хозяйства, экономику, причем, различая и для нее альтернативу «христианская/языческая», мы, оставаясь в рамках христианского мировоззрения, уже входим в сферу социологии. И действительно, все четыре, вытекающие из вышеописанного подхода, типа обществ – христократическое, сотериологическое, коллективистское и мамоническое – легко обнаруживаются в истории. Высшим типом, христианским идеалом является общество христократическое. Ниже идут противоречивые, с точки зрения христианского сознания, общества сотериологическое и коллективистское. Наконец, мамоническое общество является полным антиподом христианских социальных чаяний, обществом, где безраздельно властвует сатана. Таким образом, предлагаемую схему общественных формаций можно изобразить в виде креста, который образует вертикальная (христократическое – мамоническое) и горизонтальная (сотериологическое – коллективистское) составляющие.

При этом мы отдаем себе отчет в упрощенности и даже примитивности этой схемы, а также в условности новых терминов, далеко не отражающих всю полноту общественных формаций и всю сложность их исторического развития. Но думается, что нечто существенное наша точка зрения ухватывает.

И теперь, имея в виду предлагаемую схему общественных формаций, мы можем задать два вопроса. Первый: в каком обществе мы сейчас находимся? И второй: к какому обществу мы должны стремиться?

Ответ на первый вопрос очевиден: мы, весь мир, и в том числе Россия, находимся в обществе мамоническом. Оценивая реалии этого общества, нельзя не вспомнить пророчество апостола Павла: «Знай же, что в последние дни наступят времена тяжкие. Ибо люди будут самолюбивы, горды, надменны, злоречивы, родителям непокорны, неблагодарны, нечестивы, недружелюбны, непримирительны, клеветники, невоздержанны, жестоки, не любящие добра, предатели, наглы, напыщенны, более сластолюбивы, нежели боголюбивы» (2 Тим. 3:1–4). Значит, наступают последние времена, и мы, христиане, в этом конце истории должны констатировать наше социальное поражение. Об этом не раз говорили наши богословы. Именно так, «О нашем поражении», называется книжка протодиакона Андрея Кураева, где он соглашается, что да – битву за социум Церковь проигрывает и в будущем проиграет окончательно: об этом и апокалиптические пророчества говорят. Увы, по факту приходится согласиться – проигрываем. Но нельзя принять ту легкость и чуть ли не удовлетворение, с которым протодиакон эту мысль выражает. Поражение христианства на социальном фронте – это неисполнение заветов Божиих. Церковь, т. е. все мы, христиане, не справились с задачей, на нас возложенной, – с преображением этого мира и отвоеванием его из-под ига сатаны. И лишь Второе Пришествие Христа, уже в силе, восполнит наше недостоинство. Здесь надо плакать, каяться и по возможности исправлять ситуацию.

Тут мы подходим к ответу на второй вопрос: «какое общество чают христиане?». Нетрудно видеть, что подавляющее большинство сегодняшних, «постсоветских» православных хотят именно возврата к сотериологическому обществу, а не к устроению христократического. Почему? Да потому что привыкли думать, что устроение экономики – вещь второстепенная, недостойная того, чтобы христианин был ею озабочен. Но результаты этого безмыслия плачевны. И описанию того, что происходит с обществом, в котором экономика остается автономной, неконтролируемой со стороны веры, а потому – непреображенной, и посвящена настоящая статья. Церковь правильно указывает на религиозную цель – всегда оставаться со Христом, но ошибается в выборе социологической цели: христиане должны стремиться к установлению христократического строя, а не сотериологического. Это, в конечном счете, и определяет наше социально-историческое поражение.

Не будем вопрошать «кто виноват?» – виноваты, в общем-то, мы все, по крайней мере, в своей узости, в желании спастись самим, вне преображения общества. Сейчас актуален другой русский вопрос: «что делать?». И будем надеяться, что развитие христианской социологии поможет более точно и обоснованно на него ответить.

Литература

1. Прот. Валентин Асмус. Учение св. царя Юстиниана о священстве и царстве // Ежегодная Богословская конференция Православного Свято-Тихоновского института : материалы 1992–1996 гг. М.: Изд-во ПСТБИ, 1996. С. 34–40.

2. Бессонова О. Э. Раздаточная экономика России: Эволюция через трансформации. М.: РОССПЭН, 2006. 144 с.

3. Поланьи К. Великая трансформация: политические и экономические истоки нашего времени. СПб.: Алетейя, 2002. 320 с.

06 августа 2009 г.

==

❃ ❃ ❃

⤴

Николай Соминъ. ПРАВОСЛАВНЫЙ СОЦИАЛИЗМЪ КАКЪ РУССКАЯ ИДЕЯ. Сборникъ статей.

Contents:

Предисловие автора.

ХРИСТИАНСКИЙ СОЦИАЛИЗМ

Христианский социализм: осмысление понятия

Почему недостаточен путь личного спасения?

Христианские корни социализма.

Что такое христианский социализм?

Чем отличается христианский социализм от социального христианства и других видов социализма?

Христианский социализм и власть

Христианский социализм и национализм

О реализуемости христианского социализма

Христианский социализм и Церковь

Литература

Несколько мыслей по поводу христианского социализма

Литература

Социальный смысл «симфонии»

1. Трагедия Златоуста

2. Симфония по Юстиниану и прочим

3. Задачи симфонии

4. Узкая и Широкая Церковь

5. Народная монархия?

6. Кто и как виноват?

7. Заключение. «Всенародная и Вселенская Церковь»

Литература

Две глобализации

Глобализация и империя

Атлантический проект

Контратлантида

Христианский проект

Русская идея и ее осуществление

Россия должна готовиться к новому проекту

Новые монастыри

1. Один из аргументов против христианского социализма

2. Свобода и социум

3. Государственный христианский социализм

4. Наследство Неплюева

5. Путь к «новым монастырям»

Христианский социализм как русская идея

I

II

III

IV

V

VI

Литература

Содержание русского проекта

Православный социализм как будущее России. Тезисы

I

II

III

IV

V

Православный социализм: обоснование и проблемы реализации

Предпосылки

Православный социализм

Обоснование

Индивидуалисты и коллективисты

Конкретные шаги

ХРИСТИАНСКАЯ СОЦИОЛОГИЯ

Две позиции

Рознь

Падшесть

Чем определяется выбор?

Гены, природа, ипостась

Воспитание и идеология

Покаяние. Позиция Церкви

Имущественный выбор в истории

Предпосылки

Возникновение

Гибель

Эпилог

Литература

Капиталофилия

Второе «крещение» России

Власть мамоны

С мамоной – на дружеской ноге

Причина капиталофилии

Как Церковь финансируется?

Не только личное спасение